Страница 7 из 23
– Выбросил.
– Зачем?
– Потом объясню. Сейчас некогда. Соня, слушайте очень внимательно, – он взял ее под руку, она почувствовала, как сильно он дрожит.
– У вас нет температуры? Мне кажется, вас знобит. Хотя бы застегните куртку.
– Умоляю, молчите и слушайте! Вы продолжаете опыты под крышей Кольта. Они будут рядом, держать вас под контролем, психологически обрабатывать.
– Макс, куда мы идем?
Они не шли, а бежали, причем Макс то и дело оглядывался, чуть не вывихивая шею. Было скользко и слякотно, с неба посыпалась какая-то липкая гадость, снег с дождем.
– Вы должны поддаться на их уговоры, притвориться, будто ничего не имеете против.
– Погодите, Макс, я так не могу. Вот еще кафе, давайте зайдем, мне холодно, мокро, я хочу выпить кофе и выкурить сигарету.
– Нет. Нельзя, – он резко остановился, огляделся.
– Макс, никто за нами не идет, расслабьтесь вы хоть немного. Что бы вы сейчас ни говорили, я все равно не слышу, не понимаю.
– Ладно. Вы правы. Так разговаривать невозможно.
В маленькой кофейне играла музыка. Компания подростков громко болтала и смеялась, сгрудившись перед раскрытым ноутбуком. Две аккуратные старушки чинно пили кофе. Больше никого не было. Соня подошла к стойке, заказала себе двойной эспрессо, Максу ромашковый чай.
– Стало быть, вы думаете, что имхотепы хотят натравить друг на друга мужчин и женщин? – спросила она, вернувшись за столик.
– Я не думаю. Я знаю. Они уже это делают.
– Зачем?
Внезапно Макс засмеялся. Смех был тихий, на дребезжащей высокой ноте. Соня решила подождать, пока он придет в себя, спокойно выпила свой кофе, закурила. Музыка кончилась, и странный смех стал слышен на всю кофейню. Подростки не обратили внимания, а старушки тревожно уставились на Макса.
– Ну, все, все, тихо, – не выдержала Соня, – глотните чаю или лучше съешьте что-нибудь.
Макс уже не смеялся, а плакал, горько, по-детски шмыгал носом.
– Вечный вопрос. Вопрос-ловушка, – пробормотал он и высморкался в салфетку. – Соня, зачем был большевизм в России? Нацизм в Германии? Зачем на один маленький двадцатый век пришлось две гигантские мировые войны? Первая вырастила и вскормила две химеры, большевизм и нацизм. Вторая явилась битвой химер, с миллионами убитых и замученных. Зачем? Чему научилось несчастное человечество? Что оно приобрело такой страшной ценой? Ничего! Если вы не понимаете, примите на веру и запомните, как аксиому. Зло иррационально, бессмысленно, противно логике. Внутри нашей системы ценностей мы никогда не найдем честного разумного объяснения ни одному из исторических злодеяний. А наши мозги так устроены, что мы склонны считать необъяснимое несуществующим. Между прочим, одна из гениальных уловок дьявола – притвориться, будто его нет.
– Да, я, пожалуй, начинаю понимать вас, но все это слишком отвлеченно. Я не могу себе представить то, о чем вы говорите. Невозможно развязать войну между мужчинами и женщинами.
– Вы просто не хотите это представить. Слишком ужасно и безнадежно. Разумеется, до войны еще очень далеко, и не обязательно, что она охватит весь мир. Но зерна подозрительности, вражды, ненависти уже посеяны.
«Он правда свихнулся, – спокойно подумала Соня, – он ведет себя как сумасшедший. Полностью, до белья, переоделся в новую одежду, а старую выкинул. Потратил на это все наличные рубли. Поступок психа».
– Хорошо. Допустим. И вы считаете, что предотвратить катастрофу возможно, если Хот погибнет от вливания препарата? – спросила она с той ласково-снисходительной интонацией, с какой обращаются к малым детям и психически больным.
– Отсрочить, притормозить – да. А это уже немало. Вероятно, вам даже придется пройти инициацию.
– Мг-м. И потом у меня будет так же вонять изо рта, как у Хота и остальных?
– Существует тринадцать ступеней посвящения. На последних пяти ритуальности не придается никакого значения. Балахоны, гробы, петли на шее, черное причастие нужны лишь для новичков.
– Черное причастие?
– Ну да. Сложная смесь животных и растительных препаратов. Состав меняется по мере продвижения адепта. На первых ступенях – высокий процент галлюциногенов. На последних – только биостимуляторы. Вы можете отказаться. Я уверен, вы будете проходить сразу девятую или десятую.
– А если, допустим, пятую или шестую?
– Нет. Они не станут тратить время на эти формальности. Они и так слишком долго ждали. Слушайте главное. Примерно через год вы сумеете создать схему строго научного объяснения действия препарата, вы дадите им гарантию.
– Стоп. Хоту сколько лет?
– Никто не знает.
– Как? Но ведь у него должны быть какие-то документы, официальная дата рождения.
– Последняя официальная дата – тысяча девятьсот тридцать пятый. Но документы врут. Он мог родиться сто, двести, триста лет назад и проживет еще столько же.
– Макс, вы же врач, разумный человек. Неужели вы верите тому, что говорите?
– Достаточно взять у него анализ крови.
– И обнаружить, что в жилах его течет клюквенный сок? – Соня едва сдерживала нервный смех.
– У меня нет времени и сил объяснять вам то, что вы все равно очень скоро узнаете сами. Хот другой.
Не совсем человек. Я хотя бы предупредил вас, меня не предупреждал никто, мне пришлось пережить шок. Потом я, конечно, привык, нашел для себя какие-то приблизительные объяснения, ну, просто, чтобы не свихнуться. Семь лет я был его придворным врачом.
Соня впервые взглянула прямо в глаза Максу и удивилась. Не было в них ни тени безумия. Только тоска и усталость.
– Хорошо, Макс, я готова принять вашу логику. Но вы забыли одну деталь. Когда Хот излагал мне свои планы, речь шла о том, что сначала я должна ввести препарат себе, а потом ему.
– Именно так вы и сделаете.
– Я могу умереть, вам это не приходило в голову?
– Нет, Соня, вы от вливания не умрете.
– Интересно. Стало быть, вы поняли принцип действия?
– Невозможно понять, это не для разума, это скорее из области чувств. Меня бы вливание убило. И Хота убьет. Кстати, Кольта тоже убьет, учтите это, на всякий случай. А вы, Соня, будете жить, очень долго, невероятно долго.
– Спасибо, – Соня усмехнулась, – не уверена, хочу ли я этого. Но все-таки какое-то объяснение должно быть. Приблизительное. Чтобы не свихнуться.
– Оно есть. Перечитайте записи профессора Свешникова. Займитесь нейропептидами.
Они вышли из кофейни. Небо расчистилось, выглянуло солнце.
– Макс, нейропептиды были открыты в конце шестидесятых двадцатого века. Свешников не мог знать о них.
– Не важно. Он выявил биохимический эквивалент эмоций, он назвал это ДДФН. Доказательство для Фомы неверующего. Материальное, биологическое подтверждение первичности Духа.
– Макс, я не помню этого. Я почти наизусть знаю записи Михаила Владимировича, но этого не помню, – тихо заметила Соня.
– Отправляйтесь домой, – сказал Макс, – включите телефоны, позвоните Зубову, скажите, что готовы лететь в Вуду-Шамбальск, готовы работать. Там, в степи, ничего не бойтесь, но будьте внимательны и осторожны. Запомните имя. Дассам. Никогда не произносите его вслух, не пытайтесь искать этого человека. Он сам вас найдет и поможет. Каким бы странным он вам ни показался, знайте: ему можно доверять, он на вашей стороне. Все, Соня, я свяжусь с вами, мы поговорим подробней.
– Макс, где вы остановились? Я провожу вас до метро или лучше давайте поймаю для вас машину.
– Соня, идите домой. Скажите Зубову о жучках, пусть его люди снимут.
Макс обнял ее, сухо поцеловал в щеку, отпрянул, побежал через перекресток.
Это был оживленный и опасный перекресток, без светофора. Машины ехали с трех сторон. Но в воскресенье утром движение было не особенно активным. Макс добежал до середины, встал, чтобы пропустить поток, оглянулся на Соню, помахал рукой. Краем глаза она заметила, как тронулся с места бежевый «Форд-Фокус», припаркованный на противоположной стороне, у ограды торгового центра. Он поехал слишком быстро и не прямо, а как-то наискосок, крутым зигзагом.