Страница 12 из 13
8
Волгоград – город длиной восемьдесят километров – тянулся вдоль Волги как кишка. Чтобы добраться из одного района в другой, надо сменить несколько видов транспорта. Зимой обледенелые троллейбусы обдувал пронизывающий степной ветер, а летом к раскаленным кожаным сиденьям прилипали потные ноги. Волгоградские женщины в сарафанах и летних платьях, держась за верхние поручни, пугали небритыми подмышками. От мужчин всех возрастов несло потом и перегаром вне зависимости от сезона.
Лучшее время года в Волгограде – весна. Но она была недолгой – две-три недели. В мае резко наваливалась жара. Как полная неопрятная баба. Не продохнуть.
Кира ехала в трамвае, уткнувшись носом в стекло. За окном мелькали волгоградские буераки и колдобины. Трава после испепеляющего лета пожухла, а листья на деревьях изнывали под толщей степной пыли. Осеннее солнце приятно припекало. Был на редкость безветренный день.
Отец не звонил. Где он и что он – неизвестно. И спросить не у кого. Деньги есть, но скоро они кончатся.
Рядом с ней сидел старичок с бутылкой молока в авоське. А у окна напротив дремал молодой человек. Парень как парень – ничего примечательного. И только хорошенько приглядевшись, Кира поняла, что он не в себе. Время от времени паренек с трудом разлеплял глаза, безумно озирался и вопрошал у людей, сидящих рядом:
– Это «Монолит»? Мне до «Монолита».
В руках у него была бутылочка кока-колы, из которой он безуспешно пытался отхлебнуть. Просыпался, оглядывался, спрашивал про остановку и, пока подносил бутылку ко рту, засыпал снова, так и не успев глотнуть. Уголки губ у него были опущены в неестественной трагической гримасе. Лицо напоминало безжизненную маску.
– «Монолит»? Мне до «Монолита».
– Слышь, а куда ты спешишь, если дома налито? – попытался пошутить мужичок справа.
Две девочки-школьницы, похихикав, отвернулись. Но людям вокруг было не до смеха. Некоторые смотрели на парня с жалостью. Другие брезгливо отворачивались, как если бы он был покрыт струпьями.
Где-то она уже видела такие же опущенные уголки губ и застывшее лицо. Где же? Вспомнила! Месяц назад у препода иностранной литературы умер сын. Вот такой же парень двадцати лет. Учился в параллельной группе. Назанимал кучу денег – в итоге был должен всему потоку. Даже у нее занял пару сотен. Поначалу Кира не понимала, что с ним творится. Вел он себя странно. Приходил на лекции, вот так же, как этот с кока-колой, клевал носом с этим же самым печальным выражением лица. И только после его смерти Димон Щадин, который знал про всех все, во время перекура шепнул Кире на ухо, что пацан, оказывается, умер от передоза. Был в больничке на чистке, а после не рассчитал дозу. Так со многими бывает. Почистятся, а потом по старой схеме вмазываются. А надо аккуратно. Короче, в подъезде его нашли. Рядом на полу лежали перчатки женские и сумочка. По ходу, бабца с ним была, но, обосравшись, что чувак кони двинул, свалила.
Паренек спал с приоткрытым ртом, держа бутылку кока-колы наготове.
– Гляди-кась, как устал, – сказал Кире сидевший рядом старичок и кивнул в сторону паренька.
Дед смотрел на него с умилением. И, подобрав сползавшую с колен авоську, добавил:
– Я это… когда после войны в ночную работал, вот так же на ходу засыпал.
Мать жила на четырнадцатом этаже, а в доме стабильно не работал лифт. «Что они с ним делают?» – недоумевала Кира. Лестница наверх имела отдельный вход и никак не совмещалась с лифтом и квартирами. Поднявшись на нужный этаж, требовалось пройти по длинному коридору. На лестнице могло происходить все что угодно. Там можно было есть, пить, создавать пары и заниматься любовью. Отдельная ветка, развивающаяся параллельно с основной жизнью. Пространственно-временной туннель.