Меченый

Волк отошел за ольховый куст и там прилег, все еще прислушиваясь к возне малышей. Какой жалкий вид у этого зверя: шуба потрепанная, бока ввалились, на худой спине тупыми зубьями торчит позвоночник, а хвост облез и висит коротким обрубком. С одного взгляда можно было догадаться, что на нем лежит в этой прожорливой семье черная, неблагодарная работа и что ему последнее время не везло на охоте. Всю ночь он рыскал по тайге, забегал даже в соседние владения, за границу соснового бора, выжидал добычу на тропах, бродил по болотам, и все напрасно! Жители бора знали о существовании прожорливой волчьей семьи и вели скрытный образ жизни, старались не попадаться им на глаза или уходили на лето в далекие горы. Птицы держались больше на деревьях и почти не спускались на землю. Но щенки ничего не признавали и с каждым днем требовали все больше и больше еды.

Волк молча стал зализывать примятые подошвы лап и раздумывать, куда бы еще отправиться за добычей. Как был бы рад он куропатке, не говоря уже о зайце! Воспоминание о еде взбудоражило голодного зверя. Но вдруг шорох заставил его обернуться. Рядом стояла волчица. Еле уловимым движением головы она дала ему приказ: сидеть у нор и никуда не отлучаться. Затем медленно вонзила в землю когти передних лап, что в данном случае означало: иду сама на охоту.

Через минуту во мраке густой чащи стихли ее торопливые шаги.

II

В этот час из ольховой чащи вышло семейство оленей: мать и два маленьких телка.

Знойный день приносил животным много мучений. Их немилосердно кусали комары, в уши и в нос набивалась мошка, и они вынуждены были с утра до вечера лежать, забившись в кусты.

Но вот наконец-то наступил долгожданный час, на скалистых вершинах гор погас отсвет зари. В лесу замерли последние звуки. Сумрак возбуждал у оленей желание побродить по лесу, полазить по горам, понежиться в прохладе. К тому же они проголодались за долгий летний день.

Выйдя из чащи, мать остановилась. Она знала, куда на этот раз повести малышей. Всюду было хорошо: возле гор больше прохлады, гуще и зеленее трава, в бору — слаще и разнообразнее корм, к тому же там безопаснее.

Ветерок донес шум дремавшего ручейка, который протекал через знакомую поляну в широком логу. К нему и направилось семейство оленей.

Пробирались бором. Впереди шла мать, осторожно притаптывая влажную от росы траву. Следом за нею, словно две тени, торопливо шагали малыши. Густой колючий подлесок переплетал их путь. Невидимая глазу тропа была прикрыта вечнозеленым брусничником, пахучим папоротником да мягким мхом. Холодный свет луны серебристыми нитями пронизывал хвойный свод старого бора.

Мать хорошо знала все тропы в лесу, никогда не повторяла путь, и малыши каждый день кормились в новых уголках Бэюн-Куту.

За каменистым перевалом пошел спуск в глубокую падь. Тропа, смягчая крутизну, повела оленей по косогору навстречу огромной луне. Передвигались медленно, обходя валежник, рытвины, завалы. Вдруг впереди светлой щелью раскололся лесной сумрак, молчаливо раздвинулись деревья. Еще несколько шагов — и лес оборвался отвесной стеною. Перед ними широко открылась поляна, с густым зеленым ерником по краю. Пахнуло свежестью, сочной травою и запахом цветов. Телята бросились было вперед, но короткий окрик матери остановил их. Нужно хорошо осмотреться, нельзя доверять тишине.

Долго стояли олени в тени старой сосны. Телята еще плохо разбирались в запахах. Они совсем не знали, где и какой запах рождается и что несет он: опасность или покой, ведь все, что есть, все, что живет, растет, даже земля, камень, вода — издает свой запах. Телята путались в звуках. Им казалось, что в этом огромном ночном мире без комаров и зноя все очень просто. Они верили, что и душистая трава, и мелодичная песня варакушки, и тихие сосны, и луна, и прохлада — словом, все-все создано для них, и не понимали — зачем мать ко всему относится с постоянной подозрительностью. Им было слишком хорошо в лесу, среди ночной тишины. Но мать знала, что именно в этой тишине таятся враги, и ни на минуту не забывала об опасности.

В глубокий сон погрузилась природа; казалось, жил только один ручеек да темная ночная птица, облетая бор, тихо шелестела крыльями. Семейство оленей вышло из леса, но на краю ерниковых зарослей снова задержалось. Мать продолжала прислушиваться к тишине, обнюхивать воздух. Малыши во всем подражали ей: так же вытягивали свои крошечные мордочки, глотали воздух и всматривались в ночной сумрак, насторожив непослушные уши. Им не терпелось. Перегоняя друг друга, телята помчались к противоположному краю поляны; они то забегали под тень сосен, перепрыгивали ручей, то вдруг останавливались и начинали бодаться. Сколько беззаботного веселья было в их игре! Они чуть не задавили отдыхающего в траве коростеля, а в дальнем углу поляны наскочили на старую зайчиху. Что с ней было! Бедняжка, она так перепугалась, что, удирая, сбилась с тропы и о сучья вконец изорвала свою шубку. А телятам хоть бы что! Они повернули обратно и продолжали резвиться.

Мать еще стояла на краю ерника. Осторожность ни на минуту не покидала ее. Она уже в который раз осматривала толстую колоду, которая лежала у края поляны, кочки близ ручья и поминутно прислушивалась к бору. Кругом было спокойно. В полумраке дремала тайга и, как всегда играя по камням, шумел ручей.

Только теперь олениха вышла на поляну и, срывая верхушки сочного пырья, долго кормилась…

А ночь продолжалась теплая, лунная, тихая. Пахло свежестью, черемуховым цветом, отсыревшими лишайниками. Уже слышалось осторожное тиканье пеночки, и предрассветный ветерок, шевеля вершины сосен, бежал по обширной стране Бэюн-Куту.

Малышам надоело резвиться. Они проголодались и вспомнили про мать. Подойдя к ней с двух сторон, телята жадно сосали молоко. Но и тут их не покидало озорство. Отнимая друг у друга соски, они взбивали мокрыми мордочками вымя матери, угрожающе били ножками о землю и от наслаждения беспрерывно дергали своими маленькими хвостиками. Мать, вытянув шею, стояла настороже. Ее материнское чувство было удовлетворено близостью детей, и она изредка зализывала на их спинах взъерошенную шерсть.

Далеко за сосновым бором прорезались очертания далеких гор. Нарождалась румяная зорька…

Телята разлеглись на траве и, разбросав ноги, уснули. Хорошо им было на поляне, среди душистых цветов, в тишине, рядом с журчащим ручейком. Мать, и только мать, оберегала их покой. Но, находясь в постоянной тревоге, она страшно уставала. Прошлую ночь ей не дал уснуть хищный филин, долго круживший над поляной, где резвились малыши, а днем — надоедал гнус. Вот почему она и задремала, стоя возле телят, и не слышала, как хрустнула веточка у ближней сосны, и не заметила, как черная тень воровски подобралась к колоде, что лежала у края поляны.

Это была волчица. В поисках добычи она успела обежать полбора, гоняясь за зайцем, но у того оказалась такая узкая с бесконечными поворотами тропа в чаще, что Одноглазая до крови разодрала бока об корни и бросила охоту. Забегала к остаткам прежней добычи, но и там неудача, пройдоха росомаха все догрызла. На этот раз и волчице не повезло. Но так бывало редко. В стране Бэюн-Куту никто не мог сравниться с Одноглазой по ловкости и силе. Сохатый, олени, кабарожки, лисы, зайцы, мыши — словом, все, что было способно ходить по земле, избегало встречи с волчицей. Слух о ее набегах разнесся далеко за пределы Бэюн-Куту, и с тех пор ни одна стая не смела перейти границу этой чудесной страны.

Никто не знал, сколько ей лет, откуда она пришла и как долго будет властвовать в Бэюн-Куту.

Волчица пришла в Бэюн-Куту давно, в голодную зиму. Тогда этой страной владела многочисленная стая рыжих волков, очень сильных и смелых. Волчица решила отобрать у них богатую зверем страну, завладеть ею, но сил для борьбы у нее не было. Тут-то ей помогла хитрость. Волчица поселилась по соседству, объединилась с чужими стаями и совместными частыми набегами изматывала силы рыжих, ловила их в одиночку, пока не обескровила врагов. Так она завладела этой страной, но чужим стаям, помогавшим ей захватить Бэюн-Куту, не разрешила перейти границу.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.