Страница 67 из 87
Мне показалось это творение русского умельца не только полезным, но и весьма поучительным. И я посвятил ему философский этюд, который назвал эпически скромно:
ПЕЙЗАЖ
Все было пасмурно и серо,
И лес стоял, как неживой,
И только гиря говномера
Слегка качала головой.
Не все напрасно в этом мире
(Хотя и грош ему цена),
Покуда существуют гири
И виден уровень говна!"
Продолжая ход наших размышлений, замечу следующее. Говно, мой уважаемый читатель, как ты сам, возможно, знаешь или догадываешься, бывает не только натуральное. Где натуральное, там, раньше или позже, появляется и искусственное. Кучу вполне правдоподобного резинового дерьма разной расцветки ты можешь приобрести, к примеру, в магазине забавных ужасов на Старом Арбате. Жутко смешно подложить такой сюрпризец на ковер хозяевам дома или в кабинет дорогому начальнику и с компанией друзей наблюдать за реакцией. Что называется — уссаться-обосраться! Тут ещё и простор для творчества: сам изобрети, куда бы подложить эту остроумную штуку. Думаю, парни, первыми придумавшие этот «фекальный» бизнес, вдоволь насмеялись, особенно на пути из банка домой.
Теперь прогресс пошел дальше. Появилось ещё и говно виртуальное. Если ваш компьютер подключен к Интернету, остерегайтесь, как бы вам в него, простите за прямоту, не насрали. Говорят, какой-то швед придумал гадостный вирус, который запросто можно забросить по и-мейлу. Поначалу он себя никак не выдает, но где-то через месяц, включив компьютер, вы можете увидеть на дисплее: "Ты думаешь, что ты — Бог, а ты всего лишь кусок говна". И вместо каждого из сожранных файлов — надпись "Chunk of shit"1.
Кстати, об этом слове «shit». Мой однокурсник по Московскому полиграфическому институту Леня Дымшиц (прошу взять на заметку его однофамильцам и иным "шицам"), став гражданином свободной Канады, вынужден был сменить свою фамилию, по поводу каковой то и дело слышал хихиканье из-под ладошки. По-ихнему, по-английскому его фамилия значит примерно «тусклоговеный». Ну как с такой фамилией делать бизнес или устраиваться на работу!
В завершение главки — анекдот. Опять же философский.
В страшный зимний холод воробушек замерз и валялся камушком на мостовой. Шла мимо лошадь, насрала на него. Воробушек отогрелся, стал чирикать. Кошка услышала, вытащила воробья из кучи и… сожрала. Из этого три морали. Первая: не всякий враг, кто на тебя срет. Вторая: не всякий друг, кто тебя из говна вытаскивает. Третья, главная: сидишь в говне, так не чирикай.
Говно и политика. Что лучше?
Некоторые сортирологи, тщеславно пытаясь возвысить свой предмет, все же несколько переоценивают его, кто спорит, немалую роль в истории. Один из таковых, американец Дейв Барри в своей книге "Укрощение отвертки", например, пишет: "Все пытались ходить по таким делам не у себя в стране. И вот тысячи, допустим, французов совершали внезапный набег на Германию, облегчались и, напевая на радостях, возвращались домой. На следующий день ещё большее число немцев наносили ответный удар. В конечном итоге конфликт перерастал в войну, последствия которой были ещё ужаснее: не забывайте про лошадей". Понимаем, юморист. И все-таки это он слишком! Корни войны надо искать, по Марксу, в захватнической политике эксплуататорских классов или, по Льву Гумилеву, в пассионарном напряжении этногенеза. Но не в отсутствии же нормальных унитазов, в конце концов! Хотя, что говорить, наличие теплого клозета с хорошей сантехникой пассионарное напряжение все же слегка сбавляет.
С другой стороны, и народное поэтическое творчество склонно объяснять некоторые факты истории моментами чисто сортирологическими, что тоже навряд ли верно. Вот один из образчиков подобной, с позволения сказать, поэзии:
Колумб, на бочку взгромоздясь,
Сказал такую речь, к матросам обратясь:
— Товарищи матросы, король отказывается нам платить!
— Ах он нахал! Ах он подлец!
— Пойдем, насерим во дворец!
Тем временем король гулял по саду с Изабеллой.
И говорит: — Послушай Изабелла,
Не ты ли здесь набздела?
— Ах, что за свинство, за позор!
У меня десятый день запор!
— Не верю! Казнить тебя, засерю!
Так погибла королева Изабелла
За маленький кусок говна,
Величиной с индийского слона.
Кто автор этого поэтического опуса, не ведаю. Услышал его в далеком детстве, не вспоминал лет с полсотни, и вдруг на тебе — стишки выплыли из помойки памяти, не иначе как в связи с книгой, которую сейчас ты держишь в руках, дорогой читатель. Не буду убеждать тебя в высоких поэтических достоинствах этого сочинения, не буду настаивать на его исторической точности (можно, можно тут кое в чем усомниться!), но вот что касается точности психологической, то есть здесь кое-какая сермяжная правда. Призывный народный клич "Пойдем, насерим во дворец!" проходит через века и страны.
Цитирую пролетарского классика Максима Горького, его очерк о В.И.Ленине.
"Мне отвратительно памятен такой факт: в 19 году, в Петербурге, был съезд "деревенской бедноты". Из северных губерний России явилось несколько тысяч крестьян, и сотни их были помещены в Зимнем дворце Романовых. Когда съезд окончился и эти люди уехали, то оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромнейшее количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков. Это было сделано не по силе нужды, — уборные дворца оказались в порядке, водопровод действовал. Нет, это хулиганство было выражением желания испортить, опорочить красивые вещи. За время двух революций и войны я сотни раз наблюдал это темное, мстительное стремление людей ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное".
В фильме Сергея Эйзенштейна «Октябрь» (1927) есть кадр: матрос, изумленный открывшимся ему зрелищем унитаза в покоях императрицы. В былые времена его гневная реакция (матрос крушил прикладом все вокруг, включая упомянутое сооружение) казалась нам выражением восстановленной социальной справедливости. Ну и монтажное мастерство режиссера убеждало в том же. Сегодня о тех же кадрах думаешь иначе. Ну да, вкусы государыни вполне пошлейшие, но унитаз-то при чем?! Он ведь тоже мог послужить победившему пролетариату. Жалко матроса, не знающего ничего, кроме слепой ненависти ко всему, чего был лишен, о чем не имел представления.
Казалось бы, отправление нужды, большой или малой, дело, с одной стороны, сугубо личное, интимное, а с другой — простецкое, вне категорий «за» и «против». Ан, нет (как тут опять же не применить теорию Маркса!), классовые отношения вторгаются и в эту сокровенную область, не оставляя возможности естеству быть просто естеством.
В недавние времена популярен был такой житейский вопросик: "Против кого дружить будем?" Можно бы и расширить сферу вопрошания: "Против кого писаем? Против кого какаем?"
Помните "Путешествия Гулливера"? Сколько бед навлек на героя его, в сущности, благородный поступок! Струей своей мочи (благо накануне хорошо было выпито лилипутского вина) он погасил пожар в королевском дворце и спас от разрушения "величественное здание, создававшееся трудом нескольких поколений". Так нет же, императрица несказанно возмутилась, решив что Человек-Гора мочился исключительно против нее, и интригами добилась обвинительного приговора, по которому Гулливера должны были лишить зрения, а посему он благоразумно предпочел бежать с острова.
Ну, скажет читатель, это ж фантазия г-на Свифта! Да, конечно, фантазия. Но ведь и фантазии тоже происходят из самой жизни. Обратимся к событиям подлинным.
Правящие классы давно заметили в классах угнетенных мстительное желание придать обыденному мочеиспусканию или калоизвержению политическую окраску и предприняли на сей счет меры превентивные. Скажем, в Древнем Риме многие носили на пальце перстни с изображением светлого императорского лика, свидетельствуя тем самым свою лояльность. Так вот, помочиться, имея на пальце такой перстень или держа в руках монету с отчеканенным высочайшим профилем, почиталось тягчайшим преступлением. Однажды чуть было не провинился в том сам великий Сенека, мудрец, драматург, воспитатель Нерона, но, к счастью, проворный слуга успел сдернуть кольцо с пальца хозяина ещё до того, как тот начал пускать струю. Присутствовавшему на вечеринке шпиону, уже изготовившемуся строчить донос, пришлось спрятать стило. Впрочем, воспитанничек все равно до Сенеки добрался, даровав ему, однако, честь самому покончить с собой.