Страница 4 из 87
Я всегда был против того, чтобы именовать Cредние века темными. А сейчас, углубляясь в сортирологию, поневоле задумываюсь: "А уж столь ли не правы так говорящие?" Очень плохо в то время обстояло по этой части дело. О клозетном обустройстве, подобном тому, каким баловал своих граждан Древний Рим, и помечтать не могли. Хотя и в Риме полно было отдельных недостатков: порою даже на улицах клали камни для пешеходов — чтоб не марали ног в ручьях нечистот, прорывавшихся из переполненных сортиров. Но сортиры-то были, и подземная клоака тоже была. А в средневековых городах и замках — ни сортиров, ни канализации, ни нормального водоснабжения. Богатые владельцы замков могли позволить себе специальные помещения для отправления естественных надобностей, именовавшиеся в Англии гардеробами. Они имели наклонный желоб для сброса испражнений либо же сами приметно выступали из стены, так что извергнутое, не касаясь каменной кладки, могло совершать вертикальное падение по всем законам Ньютоновой механики, открытой, впрочем, несколько позже. В общем, из гардеробов ли или просто с высоты стен нечистоты выбрасывались в ров за стенами замка (города).
Другой распространенный способ — рыть ямы для нечистот под домами. История сохранила печальный случай, имевший место в 1183 году в Эрфуртском замке (Германия). Под императором Фридрихом и его рыцарями проломился пол Большого зала, все попадали с 12-метровой высоты в выгребную яму, многие потонули, сами понимаете в чем. Рыцарей жалко, хотя временами они вели себя совершенно неправильно, на что им справедливо указывал ещё князь Александр Невский.
Мой институтский товарищ имел в репертуаре песенный цикл «Унитазиада», состоявший из переиначенных на сортирно-фекальный лад чуть ли не всех шлягеров той поры. Гвоздем программы была песня "по мотивам" всеобщего тогдашнего любимца — Ива Монтана:
Я так люблю в вечерний час
Сесть на свой новый, чистый, белый,
Из фарфора унитаз.
В нем столько пищи есть для глаз!
В нем такая жижа,
Как на улицах Парижа!
В ту пору это воспринималось исключительно как веселый стеб, без каких-либо соотношений с жизненной реальностью. Сейчас, погружаясь в материал, понимаю, насколько прав был мой товарищ — пусть и не применительно ко временам Монтана, но, скажем, ко временам трех мушкетеров: жижа на улицах Парижа была отменно пахучей — парижане, как, впрочем, и обитатели, наверное, всех без исключения городов Европы, имели обыкновение выплескивать содержимое ночных горшков прямо из окон. (Как хорошо все-таки, что кино не стало одорофонным, то есть способным передавать запахи. Насколько бы это подпортило романтику киноподвигов Д'Артаньяна и его друзей!) Правда, в 1270 году был издан закон, под угрозой штрафа запрещавший парижанам "выливать помои и нечистоты из верхних окон домов, дабы не облить оным проходящих внизу людей". Но закон этот наверняка не исполнялся, иначе зачем было через сто лет принимать новый, повторявший, что нельзя выливать из окон «оное», но на этот раз уже всего лишь без предупредительного уведомления. Если перед выполнением процедуры трижды прокричишь: "Gare I' eau!" — "Осторожно, вода!", моча то есть, можно выплескивать. Позднее городские власти снова издали закон о запрете на "опорожнение в общественных местах", и снова горожане — и знать, и простолюдины — словно бы о нем и не слыхали.
Как известно, средневековые города окружались стенами — для защиты от нападений неприятеля. Стены вдобавок окружались рвами с водой — это была ещё одна степень защиты. Однако, поскольку прямо за стены сбрасывалось дерьмо, функциональность их как оборонительного средства становилась проблематичной. В Париже куча дерьма за городской стеной разрослась до такой высоты, что и стену пришлось надстраивать — уж слишком сподручно вскарабкавшемуся по куче врагу перемахнуть через нее.
Заметим, что не только простые горожане, но и родовитые особы не отличались излишней щепетильностью и гигиеной в делах, связанных с отправлением естественных надобностей. Исторический факт: в 1364 году некто по имени Томас Дюбюссон получил задание "нарисовать ярко-красные кресты в саду или коридорах Лувра, чтобы предостеречь людей мочиться там и гадить чтобы люди считали подобное в данных местах святотатством". Ситуация не переменилась и триста лет спустя. "В Лувре и вокруг него, — писал в 1670 году человек, намеревавшийся строить общественные туалеты, — внутри двора и в его окрестностях, в аллеях, за дверьми — практически везде можно увидеть тысячи кучек и понюхать самые разные запахи одного и того же — продукта естественного отправления живущих здесь и приходящих сюда ежедневно".
Леонардо да Винчи, приглашенный ко двору короля Франциска I, был настолько потрясен парижским зловонием, что спроектировал специально для своего патрона туалет со смывом. В чертежах великого провидца обозначены и подводящие воду трубы, и отводные канализационные трубы, и вентиляционные шахты… Увы, как и в случае с вертолетом и подводной лодкой, Леонардо на века опередил свое время. Чертежи так и остались на бумаге…
Имя великого Леонардо, приобщенное к истории сортира, поднимает сам предмет этой книги на некую высоту, льстящую тщеславию автора.
Неудача постигла и другого изобретателя, творившего в ту же эпоху Возрождения. Правда, дело касалось уже Возрождения не Высокого, а Позднего и происходило в Англии. В ту пору лондонские туалеты строились над рекой. Однако со временем "выходная мощность" их так возросла, что извергаемое грозило перекрыть притоки Темзы. Тогда туалеты стали строить прямо на городских улицах, придавая им весьма окультуренный вид. Одна из таких уборных находится ныне в Музее Лондона.
Богатые англичане, у кого в домах были большие камины, имели обыкновение выплескивать в них содержимое ночных посудин, а то и попросту мочиться в пылающий огонь. Пованивало, конечно, но зато в огне погибали бациллы, о факте существования которых, а тем более об их зловредных свойствах в ту пору никто и не ведал. Видимо, простой житейский опыт подсказывал, что делать так — на пользу здоровью.
Так вот, в эти самые времена сэр Джон Харрингтон (1560–1612) задумался о цивилизованном методе удаления экскрементов.
Для начала несколько слов о нем самом. Харрингтон — личность во всех отношениях примечательная. Он — крестник королевы Елизаветы I (годы правления 1558–1603), но при этом никак не лизоблюд трона. На какое-то время даже был отлучен от двора за непочтительные эпиграммы. Перевел на английский "Неистового Роланда" Ариосто. Участвовал в военном походе Эссекса в Ирландию, где и был возведен им в рыцарское достоинство. И, что самое для нас интересное: он принадлежал к тому же кругу родовой и духовной аристократии, что и Уильям Шекспир. Заметим, что под именем "Уильям Шекспир" мы разумеем не того стратфордского ростовщика и ловчилу, которому поставлен памятник и воздаются славословия. Истинный Шекспир — Роджер Меннерс, пятый граф Рэтленд, что обстоятельно разъяснено и аргументировано в книге Ильи Михайловича Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса", к которой и отсылаю тех, кто ещё её не прочел.
Рэтленд, как и Харрингтон, участвовал в ирландском походе Эссекса; ближайшей подругой жены Рэтленда Елизаветы была сестра Харрингтона Люси Бедфорд. Заметим, что Елизавета, дочь великого поэта Англии Филипа Сидни, сама была прекрасным поэтом и в каких-то произведениях — соавтором своего мужа. Есть основания полагать, что и Харрингтон приложил руку к написанию некоторых из шекспировских комедий.
Веселая "игра о Шекспире", волею Рэтленда преобразившая ничтожного статиста эпохи в великого поэта и драматурга, была не единственным «хепенингом», вышедшим из этого круга. Был и другой веселый розыгрыш, предъявивший миру шута и пьяницу Томаса Кориэта как великого путешественника, автора действительно замечательных географических сочинений. Среди полусотни стихотворных панегириков на одиннадцати языках, венчавших книгу путешествий Кориэта, были и славословия ему от имени Джона Харрингтона. Нам особенно приятна приобщенность создателя первого ватерклозета к поэзии, и более того — к кругу Уильяма Шекспира. Знай, читатель, что над этой проблемой проблем человечества бились не последние его умы!