Рыцари моря

Глава 4

Подступила осень. Море стало все чаще штормить. Богомольцы, подняв паруса своих ладеек, покинули монастырь и скиты на островах. Тогда узников опять взяли в работы. Иван Месяц в числе других десяти человек был поcтлен на расчистку каналов, осушающих болота. За лето на дне этих каналов осело много ила, завелась тина, скопилось много опавшей листвы. Узники перекрывали русло большим старым парусом – у самого устья канала, и потом, когда вода стекала, они чистили дно. Труд тяжелый – на холоде, в сырости, в грязи. Но работали не покладая рук, потому что настоятель был к ним добр и хорошо кормил их, и одел их в теплые одежды, и доверял им, не приставляя стражи.

В один из дней Месяц, а с ним Самсон Верета и Копейка вышли к берегу моря, чтобы подобрать несколько камней для починки разрушенной стенки канала. На море перед тем несколько дней бушевала буря, и волнами много чего повыбрасывало на берег: мертвую рыбу, поленья, коряги, обрывки унесенных сетей, пустую старую бочку, обломки весел, гарпун… А еще узники увидели в воде возле самого берега лодку, разбитую и жалкую, сидящую на острых камнях. И подумали, что кому-то крепко не повезло в эти дни. Осмотрели лодку: вся обшивка днища была сорвана, угол кормы, по всей вероятности, после удара о камни – обращен в мочало, несколько досок в бортах проломлены. То было безотрадное зрелище, вид злосчастия, лиха!… Но Копейка, должно быть, подумал о другом и сказал, что лодку эту нетрудно починить, потому что остов цел. Знающий корабел, он вошел по пояс в волны и ощупал скрытый водой поддон – скелет лодки – и подтвердил сказанное. Тогда все трое задумались и огляделись по сторонам – не видит ли их кто. Лодку они втащили на берег и спрятали в лесу подальше от троп, дорог и каналов. Подобрав подходящие камни, узники возвратились к остальным. Но не сказали им о найденной лодке – кое-что решали между собой. И решили: втроем же пришли к преподобному Филиппу и объявили ему, что могут построить через каналы красивые мостки и возьмутся за дело, если он посчитает сие дело необходимым и укажет места, где те мостки следует навести. Филипп, ничего не подозревая, благословил их на доброе дело, сам указал места для мостков, а инокам своим заметил, что вот, дескать, люди благоразумные и труженики, достойные похвал, люди домовитые, сами ищут себе работу, а не ждут, пока их обяжут. От трудолюбия их плодится всякое добро, от лености же ленивых происходит все зло. Затем настоятель велел выдать узникам для строительства мостков топоры, пилы, тесла и долота. Им же только того и требовалось!… Взялись с жаром за новое дело: громко стучали, громко пилили; мосток за мостком показывали инокам. А тем временем помор Копейка пропадал в лесной глуши. Росточком невелик был Копейка, не бросался в глаза; вот и не приметили монахи, что нет его. Да нравились инокам новые мостки. Ощупывали их, охаживали – не шатаются ли перила под рукой, не скрипят ли под ногами брусья, не прогибаются ли доски. Не находили иноки, к чему придраться, и хвалили работу Филиппу.

Скоро прибрежные скалы и камни покрылись толстой наледью. Это было первое прикосновение зимы. Ветер и волны пригнали с севера льдину – целое ноле льда краем своим выехало на берег и стало крошиться о скалы и ворочать каменные глыбы и гальку. При этом был оглушительный треск, а также – скрип и гул… Потом приплыла вторая льдина и столкнулась с первой, уже припаявшейся к берегу. Обширные голубые поля прорезались белесыми трещинами, задрожали, а в местах столкновений стерлись в крошево или надвинулись пласт на пласт. И была ледяная круговерть с громом, и из круговерти родились торосы: острые осколки льда, сдавлиные с обеих сторон, нацелились на небо. Весь этот хаос застыл и стал прекрасен. А на открытом просторе мори гуляли еще льды…

После Рождества Сильвестр слег. Иван Месяц, приходя в келью своего наставника и видя, как исказил недуг его черты, едва мог скрыть волнение. Сильвестр очень исхудал – щеки его запали настолько, что под ними обозначились зубы. Кожа на лице пожелтела и сделалась блестящей. Великий инок часто и надрывно кашлял, всякий раз пряча в тряпицу то, что ему удалось откашлять. Порой он с трудом сдерживал стоны – ведь даже небольшое движение усиливало боль у него в груди. Сильвестр уже не поднимался с ложа, и было странно, и непривычно, и даже боязно видеть лежащим человека, колосса, многие годы бывшего надежной опорой трону юного государя и целого государства российского. Казалось невероятным, что недуг, внезапно сломивший его, теперь докончит свое страшное дело, и оттого не пошатнется трон и не ужаснется Россия, – ибо и в опале, и в ссылке Сильвестр оставался прежним Сильвестром, оставался опорой; и твердость духа его, и мужество, и неколебимость веры были тому порукой.

Время шло, болезнь не отступала. В ослабленном теле Сильвестра был силен только дух. Великий инок, предвидя уже кончину, принимал ее спокойно, и, пока не угас разум, превозмогая боль, он продолжал наставлять братию и неумолчно призывать к добродетели и смиренномудрию, к воздержанию и нестяжательству, к милосердию и любви к отечеству. При всех, как бы подавая пример, он добрым словом поминал государя, через которого принял изгнание и постриг в монахи. Он говорил: «Дело Иоанна – великое дело. Но, Господи!… Взываю к тебе! Отверни его разум от мнительности и мести, сердце – от жестокости, а взор – от плахи». Ивану Месяцу он так сказал: «Сердце, бьющееся без пользы для отечества, нельзя назвать честным. Такое сердце – очаг тления греховного. В тебе же, ловец в человеках, вижу яркий огонь, способный согреть многих. Тебя остужают, а ты гори!…»

Он быстро угасал, великий инок. Над ним совершили елеосвящение – помазали елеем лоб, щеки, губы, грудь и прочитали молитвы. Но это не помогло, болезнь продолжала точить тело Сильвестра. Он уже отвергал пищу, принимая только пищу духовную, пищу бесед и чтений – лежал, весь обложенный книгами и с Библией на груди. Тяжелая, она мешала ему дышать. Читали Сильвестру по очереди многие монахи, и Месяца допускали читать, и сам добросердный Филипп читал со всеми. Великий инок слушал, не открывая глаз, ибо настало такое время, когда даже это было ему трудно.

Тем временем монахи поговаривали между собой – что Сильвестр страдал за Россию не только душой, но и телесно; естество его принимало на себя то, что принимало отечество. Молвили монахи соловецкие: необыкновенные узы! И такое еще молвили: государь, низводя Россию, низводит и Сильвестра; Иоанн совесть российскую, добродетель и разум заключил в Соловки – что оставил себе? Смертельный недуг терзал тело Сильвестра. Глядя на мучения великого инока, монахи пугались:

– Что будет с Россией!…

Сильвестр умер на руках у преподобного отца Филиппа, окропленный его слезами, видя сострадание у него в глазах. Он умер в молитве, с именем государя на обескровленных устах, с лицом просветленным, с тенью улыбки, ибо возвысился над страдающей плотью, и, по словам Исаака Сириянина, душа его, упокоившаяся от уязвлений со стороны тела, овладела миром в чувствованиях своих. И погребли Сильвестра в священной земле Соловецкой вблизи Преображенского собора.

– Что будет с нами?.. – плакали его ученики.

До весны сделали много работы по благоустройству острова: корчевали и сжигали пни, очищали леса от валежника, построили несколько избушек, подровняли дороги. Тем временем мал-человек Копейка совершил чудо – лодка, вышедшая из его рук, была красива, крепка и легка. Всей работы осталось: законопатить ее и просмолить. Радовались, решали – не теперь ли бежать с острова. Но Хрисанф, которому они открылись и который сам хотел с ними, отсоветовал. Он сказал, что многие пытались бежать по весне – кто плоты сбивал, кто в осинке-долбленке пускался, а кто и просто верхом на бревне – всех легко догоняли монахи на своих судах. Про Богородицу же, Заступницу, – все байки. Хрисанф советовал потерпеть и бежать осенью, когда приходят из Лапландии первые льды: тогда, сказал инок, побоятся монахи пуститься в погоню, устрашатся льдов и бурь. Беглецам же – как Бог пошлет!… Согласились с Хрисанфом – разумно рассудил. И Копейка добавил к словам инока: бежать им на Кемь всего короче – о том знают в монастыре, и при ясной погоде легко настигнут. Поэтому решили подождать до осени, до бурь. А лодку забросали ветвями и покрыли дерном. Получилось у них – бугор бугром; знать будешь про лодку, но не найдешь.