Двадцать лет спустя

Один только коадъютор не получил ничего; ему, правда, было обещано похлопотать перед папой о предоставлении ему кардинальской шляпы, но он знал цену обещаниям королевы и Мазарини. В противоположность г-ну де Конти, он, не имея возможности стать кардиналом, принужден был оставаться военным.

Поэтому, в то время как весь Париж ликовал по поводу возвращения короля, которое было назначено на послезавтра, один Гонди среди общего веселья был в таком дурном расположении духа, что послал за двумя людьми, которых он призывал обыкновенно, когда на него нападала мрачность. Это были: граф де Рошфор и нищий с паперти св. Евстафия.

Они явились к нему со своею обычной точностью, и коадъютор провел с ними часть ночи,

Глава 50. ИНОГДА КОРОЛЯМ БЫВАЕТ ТРУДНЕЕ ВЪЕХАТЬ В СТОЛИЦУ, ЧЕМ ВЫЕХАТЬ ИЗ НЕЕ

Пока д'Артаньян и Портос отвозили кардинала в Сен-Жермен, Атос и Арамис, расставшись с ними в Сен-Дешл, вернулись в Париж.

Каждый из них должен был сделать по визиту.

Едва скинув дорожные сапоги, Арамис полетел в ратушу к госпоже де Лонгвиль. Услышав о том, что мир заключен, прекрасная герцогиня раскричалась: война делала ее королевой, мир лишал ее этого сана. Она заявила, что никогда не подпишет договора и что она желает вечной войны. Но когда Арамис представил ей этот мир в его настоящем свете, со всеми его выгодами, когда он предложил ей, взамен спорного и непрочного королевства в Париже, подлинное вице-королевство в Пон-де-л'Арше, то есть власть над всей Нормандией, когда герцогиня услышала о пятистах тысячах, обещанных ей кардиналом, и о чести, которая ей будет оказана молодым королем, обещавшим быть крестным отцом ее сына, — г-жа де Лонгвиль уже только для виду, по привычке всех хорошеньких женщин, продолжала возражать, чтобы затем весьма охотно сдаться.

Арамис делал вид, что верит в искренность ее гнева, и продолжал убеждать, чтобы не отказать себе в приятном сознании, будто убедил ее.

— Герцогиня, — сказал он ей, — вы желали одержать победу над принцем, вашим братом, — величайшим полководцем наших дней, а когда выдающаяся женщина захочет чего-либо, то всегда достигнет цели. Вы победили принца Конде: он вынужден прекратить войну. Теперь привлеките его в нашу партию. Восстановите его понемногу против королевы, которую он не любит, и Мазарини, которого он презирает. Фронда — комедия, в которой мы сыграли только первый акт. Посмотрим, какой будет Мазарини при развязке, то есть тогда, когда принц, благодаря вам, отвернется от двора.

Госпожа де Лонгвиль была побеждена. Фрондирующая герцогиня была настолько уверена в могуществе своих прекрасных глаз, что нисколько не сомневалась в их влиянии даже на принца Конде; и скандальная хроника того времени гласит, что эта задача оказалась ей вполне по силам.

Атос, расставшись с Арамисом на Королевской площади, отправился к г-же де Шеврез. Эту фрондирующую особу тоже надо было убедить; но уговорить ее было труднее, чем ее молодую соперницу. В договор ее имя внесено не было, г-н де Шеврез не назначался губернатором никакой провинции, и, если бы даже королева согласилась быть крестной матерью, то разве что внука или внучки герцогини.

Поэтому при первых же словах о мире г-жа де Шеврез нахмурила брови и, несмотря на логичные доводы Атоса, доказывавшего, что дальнейшая война невозможна, она настаивала на ее продолжении.

— Прелестный друг мой, — сказал Атос, — позвольте мне сказать вам, что все устали от войны, и, кроме вас и коадъютора, все, я полагаю, жаждут мира. Вы только опять добьетесь ссылки, как то было при Людовике Тринадцатом. Поверьте мне, эпоха успешных интриг для нас кончилась, и вашим прекрасным глазам не суждено потухнуть, оплакивая Париж, в котором, пока вы будете в нем, всегда будут две королевы.

— О! — воскликнула герцогиня. — Я не могу вести войну одна, но я могу отомстить этой неблагодарной королеве и ее властолюбивому фавориту, и… клянусь честью, я отомщу.

— Герцогиня, — сказал Атос, — умоляю вас, не портите будущее Бражелону. Сейчас карьера его устраивается; принц Конде благоволит к нему, он молод, — дадим утвердиться молодому королю! Увы, простите мою слабость, для каждого человека настает пора, когда он начинает жить в своих детях.

Герцогиня улыбнулась полунасмешливо, полунежно.

— Граф, — сказала она, — я опасаюсь, что вы стали приверженцем двора. Нет ли у вас уже голубой ленты в кармане?

— Да, герцогиня, у меня есть лента ордена Подвязки, пожалованная мне королем Карлом Первым за несколько дней до его смерти.

Граф говорил правду: он не знал о просьбе Портоса, и ему не было еще известно, что у него есть еще одна.

— Итак, надо становиться старухой, — сказала герцогиня задумчиво.

Атос взял ее руку и поцеловал. Она вздохнула, глядя на него.

— Граф, — сказала она, — Бражелон, должно быть, прекрасное поместье. Вы человек со вкусом; там, должно быть, лес, вода, цветы.

Она снова вздохнула и подперла свою прелестную голову кокетливо изогнутой рукой, все еще восхитительной формы и белизны.

— Герцогиня, что вы говорите? Вы еще никогда не выглядели моложе и прекраснее.

Она покачала головой.

— Виконт де Бражелон остается в Париже? — спросила она.

— Вы о нем думаете?

— Оставьте его мне.

— Ни за что. Если вы забыли историю Эдипа, то я хорошо ее помню.

— В самом деле, вы очень милы, граф, — сказала она после минутного раздумья, — и я с удовольствием погостила бы месяц в Бражелоне.

— А вы не боитесь, что у меня будет много завистников? — спросил любезно Атос.

— Нет, я поеду туда инкогнито, под именем Мары Мишон.

— Вы очаровательны.

— Но не удерживайте Рауля при себе.

— Почему?

— Потому что он влюблен.

— Он еще ребенок!

— Он и любит ребенка.

Атос задумался.

— Вы правы, герцогиня, эта странная любовь к семилетней девочке может со временем сделать его несчастным. Предстоит война во Фландрии; он поедет туда.

— А когда он вернется, вы его пришлете ко мне; я дам ему броню против любви.

— Увы, сударыня, — сказал Атос, — в любви, как и на войне, броня стала бесполезным предметом.

В эту минуту в комнату вошел Рауль. Он пришел сообщить графу и герцогине, со слов своего друга, графа до Гиша, что торжественный въезд короля, королевы и министра назначен на завтра.

На следующий день действительно двор с утра стал готовиться к переезду в Париж.

Королева еще накануне вечером призвала к себе д'Артаньяна.

— Меня уверяют, — сказала она ему, — что в Париже не совсем спокойно. Я боюсь за короля; поезжайте вы у правой дверцы моего экипажа.

— Ваше величество можете быть спокойны, — сказал д'Артаньян. — Я отвечаю за короля.

И, поклонившись королеве, он вышел. Дорогой он встретил Бернуина, который сообщил ему, что кардинал хочет его видеть по важному делу.

Он тотчас отправился к кардиналу.

— Говорят, — сказал ему тот, — что в Париже возмущение. Я буду по левую руку от короля, и так как опасность всех больше угрожает мне, то вы держитесь возле левой дверцы.

— Ваше преосвященство можете быть спокойны, — сказал д'Артаньян. — Не тронут ни одного волоса на вашей голове.

«Черт возьми, — подумал он, уходя, — как теперь выйти из положения?

Не могу же я, в самом деле, быть в одно время по правую и по левую сторону кареты. Вот что: я стану охранять короля, а Портосу предоставлю охрану кардинала».

Такое решение удовлетворило всех, что не часто случается. Королева вполне доверяла мужеству д'Артаньян, которое она хорошо знала, а кардинал — силе Портоса, которую он испытал на самом себе.

Процессия тронулась в Париж в заранее установленном порядке. Гито и Коменж ехали впереди во главе гвардии; далее следовал королевский экипаж, по правую сторону которого ехал верхом д'Артаньян, по левую Портос, а сзади мушкетеры — старые друзья д'Артаньяна, который был двадцать два года их товарищем, двадцать — лейтенантом и стал их капитаном со вчерашнего дня.