Двадцать лет спустя

— Да, сударь, хотя к этой радости, которую вы угадываете во мне, должен признаться, примешивается и печаль. Все же я не стану сожалеть о себе, если буду уверен, что умираю для вашей пользы.

— Мустон, — проговорил растроганный Портос, — если нам суждено когда-нибудь увидеть наш замок Пьерфон, то ты получишь в потомственное владение виноградник, который находится за фермой.

— И ты, конечно, назовешь его «Виноградником самоотверженности», — сказал Арамис, — чтобы сохранить в веках память о своем великом самопожертвовании.

— Шевалье, — вмешался, смеясь, д'Артаньян, — но ведь вы, разумеется, отведаете Мустона без особых угрызений совести не раньше, чем после двух-трех дней голодовки.

— Ну нет, — заявил Арамис, — я предпочел бы Блезуа; мы его не так давно знаем.

Пока друзья перебрасывались шутками, стараясь главным образом отвлечь Атоса от мрачных мыслей о только что пережитом, слуги все же чувствовали себя как-то не по себе, за исключением одного Гримо, который был уверен, что, как бы плохо ни пришлось, беда не коснется его головы.

Он не принимал никакого участия в разговоре, молчал, по своему обыкновению, и изо всех сил работал обоими веслами.

— Ты все гребешь? — обратился нему Атос.

Гримо утвердительно кивнул головой.

— А зачем?

— Я греюсь.

Действительно, у всех других зуб на зуб не попадал от стужи, а у Гримо на лбу крупными каплями выступил пот.

Вдруг Мушкетон испустил радостный крик и высоко поднял над головой руку, вооруженную бутылкой.

— О! — ликовал он, передавая бутылку Портосу. — О, дорогой господин, мы спасены. В лодке есть съестное.

Он стал проворно рыться под скамейкой, откуда вытащил столь драгоценный предмет. Там оказалась еще дюжина таких бутылок, хлеб и кусок солонины.

Нет надобности говорить, что эта находка развеселила всех, за исключением Атоса.

— Черт побери! — воскликнул Портос (а читатель помнит, что он был голоден уже, когда садились в фелуку). — Удивительно, как от волнения пустеет в желудке!

Он залпом выхлебнул бутылку и один съел добрую треть хлеба и солонины.

— Ну а теперь спите или постарайтесь уснуть, — сказал Атос. — Я останусь на вахте.

Для всякого иного человека, не такого закала, как наши храбрые искатели приключений, подобное предложение показалось бы смешным. В самом деле, они промокли до костей, дул ледяной ветер, только что пережитое должно было помешать им заснуть. Но у этих избранные людей с железной волей, закаленных всевозможными лишениями, ничто не могло вызвать бессонницы, если наступало время для сна и он был необходим.

И вот каждый из них, вполне доверяя кормчему, устроился поудобнее и постарался воспользоваться советом Атоса. Атос же, сидя у руля и устремив взгляд к небу, где он старался прочесть дорогу во Францию, остался один сидеть, как и обещал, задумчиво бодрствуя и направляя шлюпку по назначенному ей пути.

После нескольких часов сна путешественники были разбужены Атосом.

Первые утренние лучи уже озарили голубоватую поверхность моря. Впереди них, на расстоянии десяти мушкетных выстрелов, виднелась какая-то темная масса, над которой поднимался треугольный парус, узкий и длинный, как крыло ласточки.

— Корабль! — в один голос вскричали радостно четверо друзей, которым вторили — каждый по-своему — слуги.

Действительно, это было транспортное судно, шедшее из Дюнкерка в Булонь.

Голоса четырех мушкетеров, Блезуа и Мушкетона слились в единый мощный крик, перекатывавшийся по упругой водной глади, а Гримо молча надел шапку на конец весла и поднял его, стараясь привлечь внимание плывущих.

Через четверть часа шлюпка с корабля взяла их на буксир; они перешли на палубу дюнкерского судна. Гримо, от имени своего хозяина, предложил шкиперу двадцать гиней.

А в девять часов утра, благодаря попутному ветру, наши французы пристали к берегу своей родины.

— Черт возьми! Как уверенно здесь чувствуешь себя, — говорил Портос, зарываясь своими сильными ногами в песок. — Пусть-ка попробует кто-нибудь задеть меня или бросить на меня косой взгляд! Черт возьми! Я готов вызвать сейчас на бой целое государство!

— Только, пожалуйста, бросайте этот вызов не так громко, — заметил д'Артаньян, — так как на нас и без того уже начинают посматривать.

— Что ж такого? — не унимался Портос. — Нами просто любуются!

— Ну а я, — отвечал д'Артаньян, — вовсе не собираюсь сейчас чваниться. Я заметил, Портос, людей в черном, а при нынешних обстоятельствах, должен признаться, я побаиваюсь людей, одетых в черное.

— Это таможенники, — объяснил Арамис.

— При прежнем кардинале, — сказал Атос, — на нас обратили бы больше внимания, чем на товары. А при этом, успокойтесь, друзья, будут больше смотреть на товары, чем на нас.

— Я все-таки чувствую себя не совсем уверенно, — проговорил д'Артаньян, — и потому направлюсь в дюны.

— Отчего не в город? — спросил Портос. — Я всегда предпочту хорошую гостиницу этим пескам, которые господь сотворил, кажется, для одних кроликов. Кроме того, я хочу есть.

— Делайте, Портос, как хотите, — отвечал д'Артаньян. — Ну а я убежден, что для людей в нашем положении самое покойное место — пустыня.

И д'Артаньян, уверенный, что на его стороне большинство, направился, не дожидаясь ответа Портоса, к дюнам. Все его спутники последовали за ним и вскоре скрылись за песчаным пригорком, не обратив на себя ничьего внимания.

— Ну а теперь, — заговорил Арамис, когда прошли около четверти мили, — поговорим.

— Нет, нет, — возразил д'Артаньян, — напротив, бежим дальше. Мы ускользнули от Кромвеля, от Мордаунта, от моря; это были три чудовища, которые готовились нас поглотить, но от господина Мазарини нам не ускользнуть.

— Вы правы, д'Артаньян, — заметил Арамис, — и мое мнение, что для безопасности нам лучше разойтись.

— Да, да, Арамис, — подтвердил д'Артаньян, — давайте разойдемся.

Портос хотел, возражать против этого решения, но д'Артаньян, сжав его руку, дал понять, чтобы он помолчал. Портос подчинялся своему другу всегда и во всем, со своим обычным добродушием признавая его умственное превосходство. Слова, готовые уже сорваться с его уст, замерли.

— Но к чему нам расходиться? — спросил все же Атос.

— Потому что, — начал д'Артаньян, — мы, я и Портос, были посланы к Кромвелю, а вместо этого служили Карлу Первому, что вовсе не одно и то же. Если Мазарини узнает, что мы приехали с графом де Ла Фер и шевалье д'Эрбле, то вина наша будет доказана. Если мы возвращаемся одни, то наша вина еще сомнительна, а в сомнительном положении дело можно повернуть как угодно. Во всяком случае, мне хочется хорошенько подурачить господина Мазарини.

— Да, — воскликнул Портос, — вы правы!

— Вы забываете, — возразил д'Артаньяну Атос, — что мы ваши пленники. Наше слово остается в силе, и если вы доставите нас, как пленников, в Париж…

— Полноте, Атос! — прервал его д'Артаньян. — Право, удивляюсь, как человек такого тонкого ума, как вы, говорит жалкие слова, которые постыдился бы сказать школьник. Шевалье д'Эрбле, — продолжал д'Артаньян, обращаясь к Арамису, который стоял, опираясь на шпагу, и, по-видимому, с первых же слов Атоса стал склонятся в пользу его мнения, хотя раньше держался противного, — шевалье д'Эрбле, поймите, что в данном случае я, как всегда, проявляю осторожность, быть может — чрезмерную. В конце концов Портос и я не рискуем ничем. Но если случится, что нас попытаются арестовать на ваших глазах, — вы же понимаете, что семерых захватить не так легко, как троих, — придется пустить в ход шпаги, и дело, и без того скверное, разрастется в такую историю, которая погубит нас всех четверых. Если беда, допустим даже, обрушится на голову двоих из нас, то двое других останутся на свободе и смогут освободить двух остальных всякими правдами и неправдами. Да и как знать, может быть, в отдельности, вы у королевы, а мы у Мазарини, добьемся и получим прощение, которого нам никогда не получить, если мы будем вместе. Итак, вперед! Атос и Арамис, вы идите направо; а вы, Портос, идите со мной налево. Пусть друзья наши направятся в Нормандию, а мы кратчайшим путем — в Париж.