Страница 9 из 83
Шевелились на полу и лежанках спящие, ворчали, ворочались, поднимались, чтобы сплюнуть едкое словцо, но, завидев трёхцветную ленту и хлыст, усердно притворялись мёртвыми. Каждый день находилось, кого пороть, потому даже мельком все узнавали палача и старались не заигрывать с судьбой. Тавир не надеялся услышать в свой адрес сочувствия или ободрения, но ощущал пристальные взгляды в спину.
И вновь — ставшая привычной крутая лестница. За ней, со стороны кухни, тянуло горячей едой, сновали на склад с провиантом помощники повара. Тавир шёл, не ощущая голода. Пища не лезла, иногда перепадало вина, разбавленного водой, и то приходилось вливать в себя через силу. Одежда, и без того висящая мешком, за четыре дня на корабле стала ещё свободней.
По длинному узкому проходу палач довёл Феникса до выхода на палубу, обернулся, скорчил брезгливую гримасу и указал на люк под винтовой лестницей, ведущей к птичнику. Проглатывая гласные, приказал:
— Давай туда. Тебе помыться десять минут. Выбери, что почище, и выходи. Я отведу тебя к Нему.
Тавир кивнул, бездумно распахнул крышку люка и пошёл по узким ступеням.
— Фонарь возьми!
Подсвечивая проход, Феникс в два десятка шагов добрался до тесной комнатушки. Справа в углу была деревянная купель, до половины наполненная водой; по поверхности её в такт движению корабля плавал ковшик. Впереди — закрытое окно и ведро на верёвке, чтобы черпать из моря-океана. Слева над низкими полками с одеждами и тряпками висело зеркало в тяжёлой резной оправе, будто кто-то из знатных от широты души поделился с матросами красивой, но отчего-то более не милой, вещью.
Тавир смотрел на себя и не узнавал: кто этот человек с посеревшим лицом, запавшими, тускло-зелёными глазами и будто седыми волосами? Куда делся любопытный, лукавый мальчишка? Как давно он не встречал себя того, которого помнил, и был уверен, что их дороги разошлись навсегда.
Отвернулся, повесил фонарь на крюк в невысоком потолке, скинул одежду. Посмотрел через зеркало на себя сзади. Чего и стоило ожидать от развитого лечения: рассечённая накануне спина затянулась без шрамов. А болело всё от непосильной, отупляющей работы. Перекинул длинные ноги через края купели, держась за бортики, сел, увидел рядом с головой небольшую нишу с кусками мыла. Солёная вода была чистой, будто набранной специально для него. Обхватив колени, Феникс погрузился с головой. Наконец он остался совсем один, покачивался, как в невесомости. Задерживал дыхание, сколько мог… Но всё же не хватило духу, и он, широко раскрыв рот, схватил воздуху.
* * *
Он вышел вовремя — палач едва потянулся к хлысту. С волос мальчика капало на ворот его собственной старой куртки, накинутой поверх рубахи с чужого плеча. Штаны, затянутые найденным ремешком, тоже были не его, но чистые и без дырок. Подаренные в первый вечер сапоги Феникс даже протёр, чего за ним вовек не наблюдалось. Он был чистым снаружи и совершенно пустым изнутри.
По палубе, вдоль высокого борта, под плеск бескрайнего с прозеленью моря и любопытные взгляды встречных Тавир прошёл под конвоем в конец надстроек. Там была лестница, укрытая хоть и вытоптанным в середине, но всё ещё красным, длинноворсовым по краям, ковром. Палач, держа потухший фонарь, открыл перед Фениксом дверь наверху лестницы и, казалось, едва удержался, чтобы не дать пинка — так красноречиво поднялась нога с острым коленом.
Тавир прошмыгнул внутрь. Небольшой коридор в три двери заполнял свет через витраж в скошенном потолке. Палач, обойдя мальчика, остановился у средней с массивными стальными ручками и кольцом по центру, оправил на себе форму и дважды постучал. В ответ раздалось приглушённое, на привычном языке: «Входите».
В кабинете царил стол. Большой и массивный, почти от стены до стены, с аркой фонарей над ним и колоннами бумаг в деревянных и стальных скобах, прикрученных к столешнице. Чернильницы и перья, как солдаты, выстроились в ряд по переднему краю, занимая небольшие углубления в полированном до блеска дереве. Кончики перьев направлены на дверь, как копья стражей. Стены багряно-чёрные, будто из бархата, поглощали свет, выделяя лакированный стол. А за ним, в обрамлении фонарей и бликов от них, сидел мужчина.
Тавир уже видел его тогда, в Макавари, на пирсе. Узнал по шапке, лежащей с краю стола. Точнее, по металлическому подобию короны, что будто половина клетки для певчей птицы опутывала чёрный мех. Именно этот человек отчитывал двух гвардейцев. Он и тогда выглядел довольно внушительным, а уж теперь…
Мужчина поднял руки и снял расшитый золотом капюшон. Будто кровь широкими струями полилась с его головы. Сердце Тавира застучало быстрее, он знал, что бывают люди с такими волосами, но не верил. Чистый багрянец истекал гладкими прядями.
— Поклонись, — прошипел в ухо палач.
Тавир переломился в поясе, с трудом заставив себя отвести взгляд.
Не было ни страха, ни уважения к мэру Лагенфорда и главе Триединства Энба — прошлым целям Феникса. Но этот человек вызывал бурю чувств: восторг и ужас, желание смотреть на него и бежать прочь, нарушить приказ леди Филиппы и исполнить его с особым тщанием. Только в древних легендах и редких слухах, будто выдумках, было сказано о людях с красными волосами.
Были муж-Солнце и мать-земля, которая зовётся Гэньшти-Кхаса. Были у Солнца дети: Кэньчцкху и Эньчцках. От них пошли другие дети, давшие начало племенам, которые живут на планете уже полторы тысячи лет: Фениксы, Тени, Чародеи, Энба, Ангуис, Боа-Пересмешники и сгинувшая до создания своего рода Сойка. И у Гэньшти-Кхаса были свои дети: истинные люди, кои заселили землю повсеместно, великаны, что остались лишь в сказках, и кровь земли — аловолосое племя.
И они, как говорили древние легенды, появились из жерла вулкана Штрехнан, вышли, облачённые в лавовые наряды, и пламя, исторгнутое сердцем земли, застыло на их волосах. И прошло много лет, как взрыв того же вулкана прогнал это племя с насиженных предгорий далеко на юг. И там они основали королевство Радонас, закрытое для чужаков, но, по слухам, прекрасное и величественное.
Говорили, что багряный цвет волос остался лишь у королевской династии, и лишь люди, имеющие его, могут претендовать на престол Радонаса. И ещё говорили, что полторы сотни лет назад без малого сбежал из родного дома принц Цевер и оставил на чужбине потомков, которые намерены захватить всю власть горного королевства. Оттого и ищут их повсюду и не могут найти.
Тавир знал эту историю, ведь собирал по крупицам слухи и легенды с раннего детства, когда страстно мечтал быть просто человеком, а не Фениксом. Он трепетно лелеял в себе надежду однажды оказаться в тех краях и увидеть хотя бы мельком человека с алыми волосами. И теперь такой сидел прямо перед ним.
Мужчина поднялся, оказавшись ростом, наверное, с главу Фениксов Гурджега, высок и широк в плечах, крепко сложен, но не без изящества. Он давлел над вошедшими статью и неукротимой силой. И Тавир ощутил, как колени подогнулись, руки мелко задрожали, в горле застрял ком. Палач рядом не выдержал взгляда тёмных глаз и опустил голову. В наступившей тишине раздался голос:
— Я — принц Багриан Великолепный, второй сын Ран-Кармса, короля Радонасского! Назовись, чужак.
Речь его была чистой, а голос глубокий с хрипотцой. Так рычит зверь, предвкушая добычу. Принц Багриан опустился на место. Палач пихнул мальчика. Тот сделал полшага вперёд и начал отвечать, сбился, начал снова: