Страница 39 из 40
И, опорожнив свой стакан, добавляет:
— И еще!
Наконец встает и, в свою очередь, идет инспектировать туалетную комнату.
Теперь или никогда. Выскакиваю из кафе и через дорогу бросаюсь к книжной лавке, обязанной своим существованием порнографическим инъекциям моего шефа.
— Райт совсем напился, — информирую я человека, стоящего за прилавком. — Вы не могли бы вызвать его минут через двадцать, пока я расплачусь. Его придется выносить на руках.
— У меня как раз к нему одно дело…
У меня нет времени слушать. Возвращаюсь в кафе, лишь на минуту опередив Джона.
— Беда женщин в том, Питер, что они привлекают красотой и сексом… а ведь и то и другое в них фальшиво… Пока их смотришь, как они кривляются под прожектором «Евы»… как подмигивают глазами и вертят задницами… думаешь: богини… и уже в постели понимаешь — самые обыкновенные проститутки… Проститутки, которые знают пять-шесть танцевальных па… что еще…
Он поднимает стакан, я следую его примеру и, поскольку возникает пауза, осмеливаюсь возразить:
— Все же, Джон, согласись, что есть и роскошные женщины… Есть и роскошные… Джон…
— Есть… соглашается Джон. — Но роскошные, Питер, не бывают свободны. Именно потому, что они роскошные, кто-то успел прибрать их к рукам… до тебя и меня…
— Это не мешает, — пренебрежительно машу я рукой.
— Не мешает?.. — восклицает Райт, заговорщицки понижая голос. — Мешает, Питер, да так, что в один прекрасный момент спрашиваешь… спрашиваешь себя, стоит ли такого риска… женщина, даже если она роскошна, как «кадиллак».
Вопрос действительно заслуживает зрелого размышления, и я вновь отправляюсь инспектировать туалет. А когда возвращаюсь, без особого удивления убеждаюсь, что на дне моего стакана вновь присутствует нечто белесое. Действительно следовало бы информировать его о преимуществе ампул.
На этот раз мой стакан предусмотрительно отодвинут от края стола, чтобы вновь не произошла авария, но я и не помышляю об аварии. Отпиваю малюсенький глоток, уверенный, что вряд ли мне станет плохо от подобной порции, тем более что эти снотворные так плохо растворяются. Джон вновь собирается возобновить свой монолог, но тут в дверях показывается букинист-порнограф и подзывает моего собеседника к себе.
Дожидаюсь, пока Деви повернется ко мне спиной, ибо в этот момент Деви — единственный свидетель нашего послеобеденного запоя, а затем, энергично взболтав содержимое стакана, выливаю его в давно намеченное место — в один из горшков с бегониями, украшающими окно. Не уверен, что эта бегония выживет — все зависит от того, насколько она стойка к алкоголю и снотворному, — но я предпочитаю, чтобы эксперимент проводился на ней, а не на мне. Затем переливаю себе немного из стакана Джона, чтобы мой не был совсем пуст, и застываю в позе натурщика, позирующего для картины «Ловец».
— Этот кретин нашел время, чтобы заниматься делами, — слышу через несколько минут реплику Райта, который появился вновь, а с ним — упоительный аромат сирени.
— Оставь его, — прошу я, опустошая стакан. — Книжный червь и больше ничего.
— Пигмей, — подхватывает Джон, садясь на место. — Он из людей… из тех людей, Питер, которые готовы дремать всю жизнь за лавкой… всю жизнь, понимаешь, ради горсти медяков…
При этих словах сиреневое дерево, в свою очередь, допивает стакан и заказывает Деви еще два скоча.
Что касается моего виски, если меня не обманывает память, я не успеваю его допить. Сонливость все более овладевает мной, и, как я ни борюсь с ней, приходится в конце концов заявить, что я иду спать.
Легко сказать «иду». Едва я выпрямляюсь, как не без удивления обнаруживаю, что едва держусь на ногах. И Райту приходится взять меня под руку и препроводить до родной «Аризоны».
Мы еле-еле забираемся по лестнице на мой этаж, я повисаю тряпкой на шее Райта, так что ему приходится с материнской заботливостью, хотя и без материнской нежности, уложить меня в постель. Меня тут же сразил глубокий сон. Но как бы ни был он глубок, я успеваю установить, что моя нянька перемещается в кухню, затем возвращается, выкуривает сигарету, энергично меня толкает несколько раз, чтобы проверить, так ли уж беспробудно я сплю, после чего вновь возвращается в кухню, затем покидает мой номер, закрыв дверь на ключ снаружи и протолкнув через щель под дверью обратно в комнату. Примерно в это же время я начинаю чувствовать и запах газа.
Пока совсем легкий запах, который через некоторое время распространится в воздухе настолько, что станет смертоносным ароматом. Райт, очевидно, рассчитывает на то обстоятельство, что в этих старых отелях всегда немного пахнет газом, а также на благоприятное время суток: пройдет несколько часов, пока немногие клиенты «Аризоны» начнут возвращаться в свои номера.
— Что это вы так рано, Питер? — без особого энтузиазма осведомляется шеф, увидев меня в дверях кабинета. — Что, ночью пришла в голову заманчивая идея?
Рано утром Дрейк редко бывает в хорошем настроении, а рабочее состояние приходит к нему обычно лишь после третьего скоча.
— Мне пришло в голову, что однажды вечером я могу лечь, мистер Дрейк, чтобы утром не проснуться, — заявляю я.
— А, вы опять поете ту же песню… Как видно, она крепко засела в вашей голове.
— Речь идет не о песне, а о факте: вчера после обеда Райт пытался меня отравить.
— Неужто посмел? — рычит Дрейк без излишнего оживления — Ну, рассказывайте, что вы ждете…
Я коротко рассказываю о случившемся, перечисляя существующие вещественные доказательства.
— Сейчас же привести мне Райта! — требует Дрейк, вызвав Ала.
А после того, — как тот выходит, рыжий заявляет:
— Жест отчаяния, Питер. Мы должны войти в его положение: это жест отчаяния.
Через десять минут агент похоронного бюро предстает перед шефом. При виде меня он не обнаруживает никакого удивления, очевидно, уже информирован Алом.
— Я только что узнал, что вы пытались ликвидировать нашего общего друга Питера, — спокойно произносит Дрейк. — Надеюсь, вы понимаете мое потрясение.
— Подлая ложь! — решительно отметает обвинение сиреневый куст. — Это его выдумка, чтобы устранить меня со своего пути. Вы и сами, наверное, заметили, мистер Дрейк, что он старается устранить меня со своего пути. Особенно в последнее время…
— …В результате чего вы решили его опередить, — добродушно дополняет рыжий.
— Подлая ложь! — повторяет Райт.
— А кто пустил газ?
— Какой газ?
— В кухне Питера.
— Не имею понятия. Он напился, как свинья… я дотащил его до комнаты и оставил… а что он там делал, не имею понятия…
— Очевидно, решил покончить жизнь самоубийством, — подсказывает после недолгого раздумья Дрейк. — Но только с вашей помощью, Джон.
— Не понимаю…
— Я тоже. Однако факты налицо: свидетельства Дорис, отпечатки ваших ботинок в кухне, отпечатки ваших пальцев на одном из кранов плиты, не говоря уже о снотворном, которое вы два раза опускали в стакан Питера и следы которого до сих пор находятся в одном из цветочных горшков в кафе.
Под грузом стольких улик Райт умолкает, лихорадочно соображая, наверное, которую из улик опровергать. Однако рыжий не дает ему времени для размышления:
— Мы не дети, Джон. И вы знаете, что я отнюдь не медлителен в своих решениях, особенно когда не нахожу у собеседника доброй воли. Так что в ваших интересах проявить добрую волю.
— Он отнял у меня Линду, — мрачно заявляет Райт, поняв, что лучше не раздражать шефа и не изворачиваться.
— Это уже звучит убедительнее, — кивает рыжий. — И вы решили изменить результат в свою пользу?
— Он отнял у меня Линду, — настаивает сиреневое дерево, словно это все объясняет.
— Ну, раз речь идет о ревности… — замечает уступчиво Дрейк и разводит руками, словно, в свою очередь, считает, что ревность все объясняет. Затем бросает: — Вы свободны!
А когда Райт покидает кабинет, шеф вопросительно смотрит на меня.
— Что делать, Питер! Речь идет о ревности… Вы не думаете, что ревность может многое изменить?