Страница 13 из 43
Видя, что им со мной никак не объясниться, и не зная, как быть, прислуга идёт и будит полковника. Он спускается вниз весьма легко одетый, здоровается и просит извинения за свой туалет. И тут сейчас же выясняется, что нашему отъезду препятствует полиция. В местности свирепствует лошадиная эпидемия, наши лошади должны быть освидетельствованы, нашего кучера известили об этом накануне только поздно вечером.
Вот тебе и путешествие!
— Когда же мы можем уехать?
— Так около полудня, может быть.
— Но тогда нам не попасть к ночи на станцию.
Тут полковник ломает себе голову, чтобы вывести нас как-нибудь из затруднения, и долго совещается со швейцаром и кучером. В конце концов он приходит к решению, что мы сейчас же должны ехать на квартиру полицеймейстера и обратиться к нему с просьбой частным образом. Я должен послать к нему мой паспорт и мою визитную карточку, а служитель из гостиницы должен сопровождать нас, чтобы повлиять на него своим ручательством за лошадей.
Теперь всё дело сводилось к тому, чтобы разыскать мои визитные карточки. Мы начинаем обыскивать все наши чемоданы, и тут, к нашему огорчению, всем окружавшим нас становится ясно, что в наших чемоданах нет и помину о Библиях. Но моих визитных карточек так мы и не нашли нигде. Куда же они девались? У меня была с собою целая коробка, у меня всегда целая коробка карточек по той простой причине, что я никогда не употребляю их. Очевидно, их забыли нечаянно среди тех вещей, которые ми оставили в Гельсингфорсе25. Вместо своих карточек я случайно нахожу визитные карточки композитора Сибелиуса26, Альберта Эдельфельта27, Венцеля Хагельстама28, фру Марии Хагельстам. Полковник останавливает свой выбор на визитной карточке Венцеля Хагельстама и говорит, что она годится. Мы опасаемся несколько, что имя на карточке не совсем-то подходит к имени в паспорте, но на это полковник отвечает, что не станут же имена сличать в такой ранний час. И вот мы отправились к полицеймейстеру.
Но оказывается, что полицеймейстер ещё не вставал...
Мы снова возвращаемся в гостиницу. Опять приходится беспокоить полковника. Он телефонирует полицеймейстеру прямо в постель и добивается письменного разрешения на наш отъезд, которое будет послано на почтовую станцию.
Ну, теперь, кажется, всё в порядке.
Мы складываем наш багаж в коляску и уплачиваем счёт в гостинице. Комната сама по себе стоила дёшево, всего пять рублей, но, кроме того, за подушки с нас взяли рубль, за полотенце — пятьдесят копеек и ещё за какие-то мелочи, — нам показалось это очень странным. Но мы уплачиваем беспрекословно, в последний раз благодарим нашего несравненного полковника и уезжаем из гостиницы. Было уже половина седьмого.
На почтовой станции я передаю карточку Хагельстама. Любезный чиновник, с которым я имел дело накануне, берёт её, смотрит на имя и выдаёт нам письменное разрешение полицеймейстера. И вот мы покончили с Владикавказом.
— Счастливого пути! — провожает нас почтовый чиновник.
VI
Свежее утро, горы заволокло тучами, и солнце ещё не вставало. Мы едем по аллее из пирамидальных тополей и встречаем множество телег с фруктами, направляющихся в горы; мы покупаем почти за бесценок несколько мешков винограда. Потом мы едем вдоль берега Терека и подъезжаем к месту водопоя. Нас поражает, что это место носит совершенно норвежский характер, и мы выходим из коляски и остаемся здесь несколько долее, чем это нужно. Тучи рассеиваются, горы выступают всё яснее и яснее, но верхушек мы ещё не видим. Мы подъезжаем к шлагбауму, где требуют платы, а так как нам долго приходится ждать квитанцию на два рубля, то мы снова выходим из коляски и болтаем с лошадьми и кучером. Нашего молоканина зовут Корнеем Григорьевичем, он — русский, лет пятидесяти, с тёмными длинными волосами и бородой, на нём синий кучерской кафтан. Он спрашивает, не французы ли мы. Но когда мы стараемся объяснить ему, откуда мы, то он ничего не понимает и безнадёжно смотрит на нас. Если бы мы были французами, то он сейчас же сообразил бы, что мы из Франции; имя Франции проникло на Кавказ со времени свидания царя с Феликсом Фором в Кронштадте29 и Корней Григорьевич произносит даже слово «альянс», и при этом он улыбается, гордясь своей осведомлённостью.
Наконец мы получаем квитанцию, шлагбаум поднимается, и мы проезжаем.
Во время нашего подъёма в гору мы не находим ничего особенного, о чём стоило бы упоминать. Мы проезжаем по глубокой долине, которая кажется непроходимо тесной между высокими горами по обе стороны; из самой глубины до нас продолжает ещё доноситься глухой шум Терека. Терек немноговоден в это время года, но он течёт очень быстро, потому что изливается прямо с горы Казбек и имеет очень высокое падение. Мы едем среди известковых гор, дорога высечена в горе, так что над нами крыша, недостаёт ещё только стены со стороны Терека, тогда это был бы туннель. Здесь ужасная известковая пыль, которая стоит неподвижно и насыщает воздух, она осаждается на очки и бинокль. Тот склон горы, который мы видим перед собой, покрыт лиственной порослью, можжевельником и маленькими хвойными деревьями почти до самой вершины.
Часа два спустя завеса тумана спадает с горных вершин; светит солнце, и становится всё теплее и теплее. Корней расстёгивает свой кожаный пояс и снимает кафтан, который он тщательно складывает, так как он любит порядок, и садится на него. Мы раскрываем зонтики в защиту от солнца.
Но вот мы приехали на первую станцию в горах, Балту, которую однако минуем. Я знал уже ранее из некоторых описаний. которые я читал, что с Балты начинаются горы. Странно, словно до Балты нет гор! Ландшафт меняется, перед нами раскрывается громадное ущелье. Между высокими горами, вершины которых уходят в небеса, в туманной дали мы видим снеговые вершины, но справа и слева от нас горные склоны покрыты зеленью; однако ни деревьев ни кустарников на них нет, одни лишь травы. Над вершинами кружатся орлы. Мы видели сегодня уже несколько орлов. Миновав эти обнажённые горы, мы подъезжаем к другим, густо поросшим кустарником. Это особенность Кавказа. В то время, как одна гора покрыта одной лишь травой до самой вершины, без единого куста, соседняя гора покрыта самой пышной растительностью. Это не лес, а кустарник, иногда довольно высокий, перемежающийся небольшими лиственными деревьями. Здесь различной вышины дубы, каштаны, бук, изредка ели, но больше всего берёзы. Наша милая северная берёза не сдаётся и растёт до самой вершины, тогда как все другие деревья замерзают и останавливаются на полпути.
Теперь дорога поднимается очень круто, лошади идут шагом, и мы часто останавливаемся. Мы минуем станцию Ларс, окружённую горами вышиною более чем в тысячу метров. Дорога извивается зигзагами, перед нами нет никакого вида, мы ничего не видим ни позади ни впереди, нам остаётся смотреть только на спину и голову Корнея. Там и сям по обе стороны дороги валяются и спят люди; это рабочие, которые должны посыпать щебнем и исправлять дорогу, но они не торопятся и устраивают себе отдыхи. Они одеты по-черкесски, но за поясом у них нет оружия. Оказывается, что все люди, которых нам приходится встречать в горах, одеты по-черкесски, вовсе не будучи черкесами. Даже татары и русские одеваются так. А черкесов здесь даже и нет. Большая часть из них переселилась в Турцию после того, как русские покорили их; а те, что остались ещё, живут по эту сторону Кавказа, на реке Кубани; одно племя кабардинцев живёт на севере от Владикавказа. Это племя, которое было когда-то самым непримиримым из всех и которое отказалось даже вступить в войско Шамиля, чтобы тем ожесточённее бороться самостоятельно против русских, живёт теперь ближе к России, чем какое-либо другое кавказское племя, жившее раньше в горах. Славяне покорили его, и оно стало их соседом.
25
Гельсингфорс — шведское название Хельсинки, столицы Финляндии.
26
Сибелиус Ян (1865—1957) — крупнейший финский композитор, автор 7 симфоний.
27
Эдельфельт Альберт (1854—1905) — финский художник, глава национальной школы.
28
Хагельстам Венцель — финский художник.
29
Феликс Фор (1841—1899) — президент Французской республики в 1895—1899, сторонник укрепления союза с Россией. В 1896 он принимал Николая II в Париже, а в 1897 с ответным визитом посетил Петербург.