Страница 27 из 40
Прокопий Михайлович поднимался со ступеньки на ступеньку, как едва научившийся ходить первогодок. Перед тем как открыть дверь вестибюля, он достал носовой платок и вытер выступившую на лбу испарину.
В вестибюле Прокопий Михайлович задержался подле вахтера, своего сверстника и товарища по несчастью, тоже страдающего радикулитом. Выслушал о новых апробированных лекарствах, сетования на врачей, многочисленные советы…
Узнав, что Звягинцев давным-давно в лаборатории, Прокопий Михайлович чертыхнулся и заспешил по коридору. Тут на него налетела девчушка, видать по всему, первокурсница, ойкнула, извинилась и помчалась дальше. А Прокопий Михайлович схватился за поясницу, зашипел рассерженным гусаком.
Здание оживало, наполнялось молодыми голосами, топотом ног, хлопаньем дверей.
6
Минуты превратились в секунды. Время стремительно бежало к роковой развязке. В злом бессилии Валентин продолжал кружить по камере. Он постанывал от рвущего сердце страха, не в силах найти способа сообщить людям о своем открытии.
До восьми часов оставалось менее десяти минут. В восемь наверняка появится Прокопий Михайлович, позже он еще никогда не приходил. В восемь будет ровно час с той минуты, когда луч лазера воскресил Валентина.
Он разыскал свои брюки, вывернул карманы — там были кошелек с размокшими рублями и трешками, носовой платок да удостоверение с отклеившейся фотографией и расплывшейся подписью проректора. А записная книжка и шариковая ручка, как он и предполагал, остались там, на пульте. Да и будь они здесь, как бы он сумел ими воспользоваться?
Если бы можно было, он написал бы собственной кровью. Зубами разодрал бы себе кожу, хотя всю жизнь не переносил физической боли. Сколько раз совали ему под нос нашатырный спирт в зубоврачебном кабинете!..
И тут Валентин увидел кровь. Из царапинки на локте выкатывались крошечные капельки и легкими дымными облачками повисали в зеленоватой зыби. Чем это он так изодрался? Ведь полированные стены не имеют даже малейших заусенок. Ах да, об обломки оптиметра, разбросанные по матрице.
С минуту Валентин бездумно взирал на темные, почти черные дымки, оставленные им тут и там в тесном пространстве камеры. Затем, безмолвно ахнув, камнем упал на дно. Не рассчитав усилия, он лицом ударился об угол матрицы. Но уже не обращая внимания ни на боль, ни на кровь, хлынувшую из рассеченной губы, принялся шарить по дну.
С острым металлическим обломком в руке Валентин ринулся к стене под кварцевым глазком. Его била дрожь нетерпения. Он страшился взглянуть на часы, где бесконечной чередой цифры сменяли друг друга. И без того знал — время подошло к роковой черте, истекали последние секунды.
Он должен успеть!
Он не может, не имеет права не успеть!
Вероятно, это было самое краткое изложение сути научного открытия…
Рука Валентина была остановлена внезапной ослепительной вспышкой света. Вслед за тем неведомая и неодолимая сила подхватила его и с бешеным ускорением увлекла в бесконечную черную бездну. Ни боли, ни страха Валентин испытать — не успел…
7
Прокопий Михайлович убрал с дороги стул с наброшенным на спинку клетчатым пиджаком, так намозолившим ему глаза. Не увидев в лаборатории Звягинцева, он покачал головой: оставить включенной установку и где-то разгуливать — это уж ни в какие ворота не лезет. Правда, его смутили брошенные на пульте ключ от двери, часы, снятые с руки, и записная книжка с шариковой ручкой. А ведь дверь-то была замкнута.
Не в окно же он вылез?
Увидев открытое окно, старый технарь часто и недобро задышал. Полный гнева, он выключил установку. Выждал — сейчас прибежит Звягинцев и услышит пару ласковых словечек.
Звягинцев не появлялся. Чувствуя все растущее раздражение, Прокопий Михайлович, не глядя, нащупал на пульте кнопку. Откинулась крышка камеры.
Желая знать, какие детали сваривал Звягинцев, лаборант заглянул в камеру. Никаких деталей на плоскостях матрицы он не увидел. Но прежде чем он успел выругаться, в глаза ему бросились металлические и пластмассовые обломки, рассеянные по полу камеры.
Морщась, кряхтя и щадя поясницу, Прокопий Михайлович протиснулся в отверстие люка. Подняв несколько обломков, к ужасу своему он убедился, что в его руках то, что еще вчера вечером было ценнейшим и современнейшим оптиметром.
Он застонал от горя и негодования. Но тут же заметил в дальнем углу камеры еще какие-то предметы. Осторожно нагнувшись, Прокопий Михайлович узнал лакированные туфли Звягинцева. Его изумление возросло еще больше, когда из-под туфлей он извлек нейлоновую рубашку и цветастые носки.
С ума, что ли, сошел этот Звягинцев?! Одежда в ванне — с чего ради? Что он, другого места для нее не нашел? А сам где? Отправился через окно гулять по улицам города нагишом??
С нарастающей тревогой, полный самых дурных предчувствий, Прокопий Михайлович принялся внимательно оглядывать стены камеры. И на одной из них, под кварцевым глазком, различил торопливо нацарапанные острым предметом строчки.
Первые же прочтенные им фразы заставили его забыть о своем радикулите и, выскочив из камеры, с хриплым возгласом броситься к телефону.
ДЕНИС-ВОДОПРОВОДЧИК
Я проснулся от прикосновения чего-то нестерпимо горячего, опалившего мне спину. Я заорал так, что разбудил добрую половину общежития. Колька, чья кровать стояла у дверей, включил свет, и мы увидели, как из трубы, к которой была присоединена батарея отопления, с шипением вырывается тонкая, но сильная струя кипятка и падает прямо на мою кровать.
Мы отодвинули кровать, а потом посмотрели друг на друга: что делать? Тут в дверях появились сначала девчонки. Кутаясь в халатики, они, перебивая друг друга, принялись подавать советы один чепуховее другого. Парни оказались практичнее они притащили слесаря, заспанного и, похоже, не совсем трезвого. Слесарь потоптался у батареи, зачем-то постучал по ней разводным ключом, а потом заявил, что нужно спуститься в подвал и перекрыть стояк, но ключ от подвала у коменданта, а комендант уехал в гости.
Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы в комнате не появился Денис Турчак. Хотя мы с ним и учились уже третий год в одной группе, но взаимных симпатий не испытывали. Широкоплечий, медлительный, с большой лохматой головой и вечно мрачной физиономией, он всегда был мне неприятен. К тому же он прослыл на курсе отменным тугодумом, ни одна сессия не обходилась у него без завалов, хотя все свободное время он протирал штаны над учебниками. Да как протирал! Сиживал в читальном зале до самого закрытия, а потом еще в общежитии прихватывал, до двух-трех часов ночи.
Не в пример Турчаку я учился легко, трояков у меня не случалось, а в этом году меня удостоили повышенной стипендии. Я заглядывал далеко вперед — подумывал об ученом звании.
Так вот, этот самый Турчак не очень вежливо растолкал девчонок своими широченными плечами, отобрал у слесаря разводной ключ, подошел к трубе и… словно по волшебству струя исчезла. У всех в комнате вырвался вздох облегчения. То, что на мой взгляд выглядело в данный момент неразрешимой проблемой, оказалось решенным в считанные секунды.
Я приблизился к трубе и безмолвно ахнул: все оказалось до дикости просто — в отверстие Турчак вколотил крошечный деревянный клинышек, обломок карандаша — только и всего!
— А, — пренебрежительно отмахнулся Турчак в ответ на восторженные возгласы, — чего говорить. Я таких шпиньков успел вдоволь навтыкать, — он сунул ключ обратно в руки отчаянно зевающего слесаря, проявлявшего полное безразличие к происходящему. — А твоя кровать теперь за неделю не просохнет, повернулся Турчак ко мне. — Пойдем, что ли, к нам досыпать? Валерка с Димкой к родителям смотались, я один кукую.
Приведя меня к себе в комнату, Турчак достал из тумбочки блюдце со сливочным маслом.
— Мажь, где обожгло, — посоветовал он. — Помогает, по себе знаю. А не то завтра комаринского запляшешь.