Страница 23 из 40
— Я?! Вот даже как! — искренне удивилась Зенцова. — Ваши подземные города и вдруг… я. Чудно что-то, Лев Кириллович.
— Мы с вами будем строить подземные города будущего. И не снизу вверх, а наоборот — сверху вниз, — рука Горелика, энергично описав в воздухе дугу, вновь устремилась в пол кабины. — Сверху вниз — вот ключ решения проблемы. И единственную возможность для этого дает ваша изотопная вода, ее способность обращать грунт в сверхпрочное вещество. Мы поведем стены вниз, этаж за этажом, ярус за ярусом, улицу за улицей. Но… это, конечно, в будущем. А пока… — сжав губы, Горелик помолчал, — пока нам с вами предстоит не менее трудная задача: доказать вышестоящим товарищам, что нам под силу за одну ночь создать стены шести цехов швейного комбината.
— Я не совсем понимаю…
— На верхнем основании коробки мы выложим стены Дворца культуры, а вниз, этаж за этажом, упрячем швейный комбинат. Чувствуете, какую площадь сохраним для города? Вместо цехов мы разобьем на ней парк, создадим искусственный пруд, построим стадион. Но… но на все это нужно согласие сверху, нужно, чтобы нас поняли, поддержали.
Антонида Дмитриевна зачарованно взирала на Горелика, но уже не в зеркале, а привстав и отодвинувшись к стенке кабины, чтобы можно было видеть его всего.
— Непостижимо! — вырвалось у нее. — Вы — главный инженер СМУ и вдруг… такой мечтатель.
— А что, уж главным инженерам СМУ нельзя быть и мечтателями? — с притворной обидой отозвался Лев Кириллович. — Я-то ведь думаю и о тех городах, которые нам предстоит строить на Луне, на Марсе, на спутниках Юпитера. Там наверняка придется уходить в глубину, и без вашей изотопной водички никак не обойтись.
Зенцова обессиленно откинулась на спинку сидения.
— Кто бы мог подумать, что моей изотопной воде открываются такие возможности… — выдохнула она со стоном. — Ах, если бы я могла предвидеть это хотя бы десять лет тому назад… насколько бы легче мне было переживать поражения.
— Антонида Дмитриевна, голуба, — сказал Лев Кириллович, да вы же сами отказались от такой возможности. Вспомните ту ночь в Ярославле. Я пытался тогда вызвать вас на откровенность. Да я и сам тогда нуждался в вашем сочувствии. Наша взаимная искренность могла бы еще десять лет назад привести к объединению наших усилий, наших замыслов. Но… увы, вы весьма недвусмысленно дали понять, что не нуждаетесь в моем обществе. Сделайте милость, припомните.
Антонида Дмитриевна коснулась кончиками пальцев плеча Горелика.
— Лев Кириллович, дорогой, — выдохнула она, — я никогда не бывала в Ярославле.
Горелик озадаченно поглядел на нее в зеркало, поправил очки.
— Вот даже как… — пробормотал он. — Вот оно что…
И сокрушенно помотал своей большой головой. Антонида Дмитриевна потерлась щекой о свое плечо. Нескрываемое огорчение на лице Горелика развеселило ее. Еще никогда она не чувствовала себя такой счастливой. И тут им обоим пришла в голову одна и та же мысль: они показались друг другу знакомыми лишь потому, что давным-давно жаждали встречи, нуждались в ней. Но такие мысли вслух до поры не произносятся.
ИХТИАНДР НА ЧАС
1
Над городом, еще не остывшим после вчерашней жары, взошло солнце. В лучах его вспыхнули золотом окна верхних этажей политехнического института. Проснулся ветер, зашелестел в листве подстриженных тополей, шеренгой стоявших вдоль корпуса, подхватил и погнал по асфальту старые, брошенные студентами троллейбусные билеты, завертел их, закружил, а наигравшись, принялся ощупывать окна полуподвального этажа — хорошо ли закрыты. Уже в самом конце здания под его напором вдруг поддалась створка, сначала медленно, потом стремительно распахнулась, со звоном ударила по рефлектору на штативе, стоявшему на столе и оставленному вчера здесь кем-то из лаборантов.
Опрокинувшись, штатив достал ободком рефлектора до пульта — большой вертикальной панели с множеством кнопок, тумблеров, сигнальных ламп и измерительных приборов. Ободок скользнул сверху вниз по пульту, зацепился за головку одного из тумблеров и увлек ее за собой.
Над тумблером тотчас вспыхнула красная сигнальная лампа, возвестившая о включении системы.
Его Величество СЛУЧАЙ.
Событие, вероятность которого бесконечно мала. Сколько на свете лабораторий, сколько в них окон? Везде бывает ветер и всюду может распахнуться окно. Но чтобы вот так опустить рычажок командного тумблера — сколько необходимо для этого самых невероятных совпадений
Однако вот же случается.
Раз в тысячу лет, но, увы, случается…
2
Крышка люка бесшумно скользнула вниз по направляющим пазам и с глухим стуком опустилась на гидравлические демпферы. Тотчас же сработал гидравлический замок. В камере, металлической коробке длиной в шесть, шириной четыре и высотой около трех метров, стало настолько темно, что Валентин перестал различать окружающее. Полированная матрица, которую он выверял, исчезла из поля зрения. Только спустя минуту-две при слабом свете, едва проникавшем сквозь дюймовый кварцевый глазок, Валентин смог различить тусклый блеск металла.
— Э! — закричал Валентин. — Что за дурацкие шутки!
И забарабанил кулаком по крышке люка, открыть которую можно было только извне, нажав одну из кнопок на пульте. Никто не отозвался. По другую сторону стальных стен камеры царила тишина, если не считать гула заработавшей насосной установки.
Пол мелко завибрировал под ногами.
Он еще не хотел верить в нелепость происходящего. Все это походило на чью-то неумную шутку, и пошутивший, похоже, теряет чувство меры. Но когда из сопла над самым полом ударила тугая струя воды, он с ужасом начал убеждаться в слепой неотвратимости событий. Час ранний, в лаборатории, кроме, него, ни души. К тому же, придя в лабораторию, Валентин замкнул за собой двери на ключ.
Самовключение?
Немыслимо! Невероятно!
Между тем струя воды, прямая, отливающая сталью, била в противоположную стену с такой силой, что скоро вся камера наполнилась тончайшей водяной пылью, и эта пыль, точно росой, покрыла одежду, волосы, лицо Валентина, оптиметр, который он держал в руке.
Остановившимися глазами глядел Валентин на струю, зная, что всего сорок минут потребуется ей, чтобы заполнить камеру по самую крышу.
Но ведь в камере находился он, Валентин!
Дело принимало комический по своей сути и страшный по возможному исходу оборот. Если в течение ближайших сорока минут никто не появится в лаборатории…
Но ведь даже появившись, нужно сообразить, что в гидрокамере находится человек. Да нет, это просто дикость какая-то! Захлебнуться в воде, стать утопленником, и где — в лаборатории автоматизации сварочных работ, в самом безопасном месте политехнического института. Сюда и инспекторы по технике безопасности никогда не заглядывают.
Вода между тем закрыла пол, полилась через края туфель, отвратительно холодя ноги. От этого холода Валентин содрогнулся всем телом и, теряя самообладание, забарабанил по стальной крышке люка зажатым в руке оптиметром, хрупким и чрезвычайно ценным оптическим прибором. Он опомнился только тогда, когда в руке его осталась одна рифленая пластмассовая рукоятка с острыми, ранящими ладонь обломками корпуса.
А разум все отказывался воспринимать неотвратимость происходящего. Оно походило на горячечный бред, на кошмарное сновидение. Отшвырнув ручку оптиметра, Валентин прильнул глазом к отверстию в стене, забранному кварцем. Он увидел нацеленный на него объектив газового лазера, справа едва попадало в поле зрения распахнутое окно (странно, когда он пришел, все окна были закрыты), в которое уже падали слепящие лучи солнца, слева — стена с электронными часами и стоящими вдоль нее сварочными автоматами. И двери. Наглухо закрытые. В лаборатории не было ни души.
А вода уже поднялась до уровня сопла, пытаясь накрыть породившую ее струю. И струя, встретив препятствие, непримиримо взвыла, взвихрила воду, разбрасывая ее клочками пены. К ногам Валентина липли намокшие брюки, в камере становилось душно.