Страница 13 из 40
— Когда же я это говорил тебе?
— Ну, допустим, не мне…
— Биологам да, говорил. Биологи постоянно канючили у меня изотопную воду для своих экспериментов. Выпрашивали хотя бы пару кубиков, хотя бы полкубика… хотя бы каплю. Но мне были нужны все сорок кубиков. Сорок — и ни каплей меньше.
— Значит, не пятнадцать-двадцать минут? — растерялся Глеб.
— Это время потери свойств одной каплей. Одной каплей, Санкин! Надо было слушать как следует. А для сорока кубиков полная потеря свойств потребует восемьдесят три часа. Теперь прикинь: напряжение отключили всего на два часа. Значит, для восстановления нужного количества до сорока кубиков мне потребовалось бы еще месяца три с небольшим. Месяца три, Санкин, а не одиннадцать лет. Я был почти у цели. Я держал ее, как жар-птицу за крыло. А ты… ты все погубил.
— У… у какой… цели? — упавшим голосом спросил Глеб.
Козицкий уставился в лицо лаборанта своими выкаченными глазами, словно пытался прочесть его потаенные мысли.
— Теперь я могу рассказать тебе, — он помолчал, все приглядываясь к Глебу. — Теперь-то могу… Видишь ли, я копил изотопную воду, чтобы возвратить себе молодость. Да, да, ты не ослышался, Санкин, молодость…
— С минуту Глеб переваривал услышанное, — оно показалось ему уж очень нереальным.
— Вижу, до тебя не дошло, — Козицкий удовлетворенно качнул головой. — Ну, лет-то мне сколько? Будто не знаешь? Все на кафедре любят о моих годах посудачить, а ты, значит, в неведении? Без малого восемьдесят мне, Санкин, вот какое дело. Начальство уже давненько намекает, что пора бы и честь знать, передать лабораторию кому помоложе. А я и сам чувствую — пора! Бессонница донимает, сердечко пошаливает, память уже не та… Но как уйти? Я же к исследованиям воды намертво прикипел. Оторвать меня от них, значит, убить.
Козицкий тяжело поднялся на ноги, шаркая по полу, прошелся по комнате.
— Да будет тебе известно, Санкин, — донеслось до Глеба от дальнего окна комнаты, — что лет четырнадцать тому назад я совершил открытие: я высчитал, что вода с изотопом водорода «4» способна совершить полное обновление организма. Нужно только точно сорок кубиков. Сорок, и ни каплей меньше. Все недуги прочь, жизнь начнется сызнова. Нет, не сызнова, она продолжится. — Козицкий обошел стол, прошаркал обратно к дивану. Он смотрел себе под ноги и, казалось, разговаривал сам с собой. — Возвращенная молодость, извечная мечта человечества! Я смог бы подняться на такие вершины, о которых и мечтать не смею. И всего лишь сорок кубиков изотопной воды… Ты знаешь, Санкин, что такое молодость? Нет, этого знать тебе не дано. Вот когда доживешь до моих лет, тогда поймешь старика Козицкого в полной мере.
Он снова опустился на диван.
— Но в лаборатории появился ты, Санкин, и выпил все мои сорок кубиков.
Доцент неожиданно хлопнул себя по коленям и расхохотался. Глеб впервые видел его хохочущим. Неприглядное зрелище! Глаза его запали и потускнели, а приоткрытый рот походил на разинутый клюв хищной птицы.
— Но это же нечестно, Максим Арсеньевич! — вскипел Глеб. — Сделать открытие и хранить его для себя одного. Какой же вы ученый? Да вы эгоист. Биологи, которые к вам приходили, просили воду для общего дела. И вы им не дали ни капли. Как же вам не стыдно?
Козицкий сразу перестал хохотать. В его глазах, устремленных на лаборанта, теперь не было столь оскорбляющей того снисходительности и равнодушия. Доцент смотрел теперь на Глеба с явным уважением.
— Сегодня мне впервые стало стыдно, Санкин, — признался он. — И в том твоя заслуга. Не понимаешь? Ну и ладно… А биологи, что биологи. Они стали бы проводить бесконечные испытания воды на лягушках, кроликах, крысах. Разве для того мы одиннадцать лет накапливали изотопы? Впрочем, что ты смыслишь в изотопах…
— Больше, чем вы думаете! — закричал Глеб и вскочил на ноги. — Это вы не давали мне настоящей работы, — он сжал кулаки. — А я… я мог бы смоделировать воздействие изотопной воды на митохондрии на ЭВМ. Я чувствую, что мог бы! Но и теперь я знаю, что мне делать. Я стану объектом изучения для биологов. Со мной вон какие чудеса происходят! Я же стал живым генератором высокого напряжения. Тут для науки на сто лет работы. И я… я тоже буду работать. С биологами! Но только не с вами. Я сию же минуту отправлюсь к биологам.
Козицкий шагнул к Глебу. Они оказались почти лицом к лицу.
— Ты не успеешь дойти до биологов, Санкин, — сказал Козицкий, уперевшись пальцем в грудь Глеба. — Выпив изотопную воду, ты подписал себе смертный приговор. Жить тебе, Санкин, осталось всего ничего.
— Какой… какой еще приговор? — заранее обмирая, пробормотал Глеб. — Чего вы еще такое придумали, Максим Арсеньевич?
— Увы, брат, это жестокая правда.
Козицкий помолчал, испытующе вглядываясь в Глеба.
— Изотопная вода, которую ты изволил с такой легкостью выпить, коварнейшее вещество. Попав в дряхлые клетки, она повышает энергоемкость митохондрии и тем возрождает жизнедеятельность клеток, делает их снова молодыми. Но оказавшись в клетках молодого организма, — палец Козицкого с силой надавил на грудь Глеба, угодив между лацканами пиджака, — изотопная вода примется наполнять энергией и без того до отказа наполненные ею митохондрии. Тебе же известно, что произойдет с конденсатором, если его подключить на сверхрасчетное напряжение, — Козицкий сделал шаг назад, кашлянул в кулак. Все сегодняшнее утро я переводил на язык математики твои предстоящие взаимоотношения с выпитой водой. И получилось, Санкин, что жить тебе после последнего глотка восемь часов и семнадцать минут. Секунды, разумеется, не в счет. Но пять часов уже минуло, вот ведь какое дело.
И Козицкий, потершись щекой о свое плечо, снова уставился на Глеба своими выкаченными глазами. И эти глаза были лучшим доказательством того, что каждое слово, сказанное доцентом, — правда.
Еще три часа жизни?
Как, всего три часа? А потом?
Да нет, это просто невозможно!
— Единственное, чем я могу утешить тебя, — будто смакуя слова приговора, продолжал Козицкий, — смерть твоя будет легкой и молниеносной. Ты вспыхнешь электрическим пламенем. Пшик — и нет тебя. Только вот бы не наделать пожара в квартире, — доцент озабоченно оглядел уставленную мебелью квартиру, — но… это уже твоя забота.
Козицкий сочувствующе вздохнул, отошел к окну. Потом снова возвратился к Глебу.
— А впрочем, — вкрадчиво произнес он, — у тебя есть шанс остаться в живых. И тебе как инженеру-электронику следовало бы самому догадаться. А, Санкин? Проще простого.
Глеб с ненавистью взглянул в выкаченные глаза доцента. Ему виделось в них все то же настороженное любопытство, заглядывание в самую душу. Все это расценивалось Глебом, как желание садиста насладиться предсмертными муками своей жертвы. Тем не менее смысл последних слов дошел до сознания Глеба.
— Разряд!!! — ахнул Глеб.
— Похвально, — Козицкий удовлетворенно наклонил голову. Но не разряд на обычное заземление. Это также чревато для тебя гибелью. Нужен особый потенциал разряда — разряд на органическую материю, на живые клетки, на митохондрии.
— Как это понять?
— Ну, скажем, пойти и снова поздороваться с соседом. Только уже не отпускать его руки, пока… Ты понял меня?
Глеба передернуло.
— Вы с ума сошли? Я же убью его!
— Да, пожалуй, — бесстрастно согласился доцент. — Но никто ни в чем не упрекнет тебя. Ты оправдаешься своим неведением. Первому электрическому монстру все простят. Я же буду молчать, можешь положиться на меня.
По лицу Глеба пошли красные пятна.
— И как только у вас язык поворачивается…
— Стало быть, такой вариант отпадает. Ну что ж, имеется еще один, — понизив голос, доверительно произнес Козицкий. Вот тебе моя рука, сожми только ее покрепче — у старческой кожи электрическое сопротивление побольше — да и делу конец. Ведь я для тебя самый неприятный человек на свете. А моя жизнь так и так уже ломаного гроша не стоит. Ну же, Санкин!
И рука Козицкого потянулась к руке Глеба. Глеб рванулся в сторону, опрокинулся вместе со стулом, опрокинул стол, ударился об его угол головой, но не почувствовал боли. Очутившись на другой стороне комнаты, он закричал: