Страница 10 из 40
Ошканов, насупившись, долго молчал.
— Я жил с единственной целью, — хрипло произнес он, создать рабочую теорию революционных переворотов в науке и технике, на основе законов диалектики, прочно соединенную с математикой. Тогда, начиная любое исследование, ученый сможет заглядывать в будущее и заранее предусматривать все возможные последствия от своего творения. Куда там! Меня никогда не принимали всерьез. А ведь еще шестнадцать лет тому назад я на основе своей теории предсказал, куда ведет поиск отрицательных абсолютных температур.
— Куда же? — Лапин заглянул в лицо Ошканова.
— В область самопроизвольного возникновения тахионов, создание в пространстве замкнутого объема с обратным ходом времени.
— Ч-ч-черт! — Лапин хлопнул себя по коленям, вскочил и заходил по комнате. — Отрицательное-то время мы отнесли к категории мнимых величин, к чисто математической абстракции. Это значит — остановились на полдороге. Недотепы! Олухи! Но вы-то, вы, Ефим Константинович? Вы чего же во все колокола не били? Как могли вы спокойненько сидеть у своего кульмана и чертить болтики-винтики, зная, что уже идут исследования, идет вторжение в мир отрицательных абсолютных температур?
Ошканов беспомощно развел руками.
— Я старался делать все, что было в моих силах. Писал статьи, которые расценивались как научная фантастика. Ходил по школам, старался рассказывать как можно интереснее. Тешил себя надеждой: вдруг зажгу хотя бы одну юную душу. Хотя бы одну! — Ошканов замер, сгорбившись так, что Георгий Михайлович перестал видеть его лицо. — Увы, природа обошла меня всем, в чем я так нуждался, — ни исследователь, ни лектор, ни публицист… В общем, полная бездарность. И вдруг… Ошканов выпрямился, повернулся к Лапину. — И вдруг появились вы, Георгий Михайлович. Вначале я не мог поверить, принял за иронию судьбы.
Лапин перестал расхаживать по комнате, замер на месте.
— Вы создали установку, которая позволила вам пробить дно температурного колодца, — голос Ошканова неуловимо изменился, в нем послышалась не присущая ему твердость. — Ваша цель — получить новый источник энергии, эффективный и неисчерпаемый. Но вы, не чураясь диалектики, догадывались, что прорубаете окно в новый неведомый мир, который откроет перед вами не только новые источники энергии. И вы понимали, что с помощью одной математики в это окно не заглянешь.
— Ну же, Ефим Константинович! — поторопил умолкнувшего Ошканова Лапин. — Не томите душу!
— Да что ж, ничего такого особенного. За два года, что я у вас протолкался, времени было вполне достаточно, чтобы сообразить, какие чудеса лежат хотя бы подле самого окна.
— Отрицательное время! — подхватил Лапин. — Неужели же вы доказали, что и оно — реальная сущность.
— Я пытался сделать это…
— Но как? Каким образом?
— Я пришел ночью в лабораторию и включил генератор. После этого я погасил свет в зале.
— Свет? Зачем?
— Я остался в полной темноте. А когда глаза мои привыкли, увидел в пространстве между торцом установки и экранной защитой оранжевое свечение.
— «Свечение Черенкова»?!
— Да. И я готов был вопить от счастья. Я считал, что сбылись мои прогнозы. Но чтобы окончательно утвердиться в своих догадках, я… я шагнул в это залитое светом пространство. Если там действительно имело место обратное течение времени, оно должно было как-то повлиять на меня. Но, как видите, увы, никаких последствий. Я шел к этой минуте всю жизнь, а она превратилась в минуту горького разочарования.
На лице Ошканова появилось отчаяние.
А Лапин смотрел на него восторженно и влюбленно. То, что сделал сегодня ночью Ошканов, выглядело до неправдоподобия просто: ему потребовалось всего лишь нажать кнопку, которая находилась даже не на пульте, а на косяке дверей в лабораторный зал. Ее, эту кнопку, каждый день в конце рабочего дня, убедившись, что все ушли домой, «вырубает» завлаб Миша.
Четыре года экспериментировать с генератором и не догадаться взглянуть на его работу в полной темноте. Великая тайна познания! Но путь Ошканова к маленькой кнопке у дверей длился долгие десятилетия поисков. По крупицам собирал он новейшие факты из молекулярной биологии, ядерной физики, цитологии, теории относительности и все это связывал в единый узел. Ах, Ошканов, Ошканов! Как же удалось все это тебе в одиночку, без друзей и единомышленников, оставаясь при том честным и добросовестным конструктором холодильных установок?
Вообразив себя в условиях такого раздвоения, Лапин поежился. Жесточайшее испытание! Чтобы выдержать его, нужна беспредельная одержимость, бесконечная вера в идею. Ошканов… Титаническая работоспособность и… феноменальная беспомощность в жизни.
— Ефим Константинович, дорогой вы мой! — обнимая Ошканова за плечи, воскликнул Лапин. — Да вы попробуйте сначала припомнить, как оказались в этой квартире.
— В самом деле… — стушевался Ошканов.
— Вы пришли сюда, поскольку эта квартира была когда-то вашей. Вы выросли в этих комнатах, здесь умерли ваши родители. Но прошло много лет и сегодня ночью сюда вернулся подросток, пятнадцатилетний Ошканов.
— Не хотите ли вы сказать…
Ошканов отстранился, чтобы лучше видеть Лапина.
— Ксения Марковна, — обратился Лапин к хозяйке квартиры, — расскажите-ка человеку о его ночных похождениях.
Выслушав рассказ Сычевой, Ефим Константинович долго молчал, раскачиваясь и потирая колени. Но в глазах его было несказанное счастье.
— Свершилось… — голос его был хриплым.
— Да, — подтвердил Лапин, — окно вы приоткрыли. Но теперь следует его распахнуть настежь. Не так ли, Ефим Константинович?
По дороге в институт, у выхода из липовой аллеи на площадь, Ошканов неожиданно схватил Георгия Михайловича за рукав.
— Боже правый! — простонал он. — Она еще здесь!
На крайней скамейке, откуда хорошо был виден вестибюль института, сидела Марина Давыдовна. Она подремывала, положив голову на спинку скамейки. А время уже перевалило за полдень.
— Она проводила меня до самых дверей института, — в исступлении зашептал Ошканов Лапину. — Она могла бы удержать меня, если бы захотела. И знала, что рискует потерять меня навсегда — ведь воздействие могло оказаться и стойким. И вот все ждет. Впрочем, как же так? Она должна была видеть того мальчика, который вышел из института. И она не могла не догадаться… Боже мой, каково ей было! Маринушка! Маринушка! — вдруг закричал он. И с протянутыми руками устремился к жене.
ПОТЕНЦИАЛ РАЗРЯДА
Глеб Санкин отчаянно боролся со сном и потому не сразу услышал тревожное гудение зуммера. Взглянув на приборы, он с изумлением убедился, что отключено высокое напряжение.
Он поспешно снял телефонную трубку.
— В чем дело? — закричал он. — Что случилось?
— У нас ЧП, — отозвался ему спокойный голос дежурного диспетчера Энергоцентра. — Придется потерпеть до утра.
— Да вы с ума сошли?! Вы сведете на нет всю…
Не пускаясь в объяснения, диспетчер положил трубку. Сна как не бывало. Тупо глядя на приборы, стрелки которых опустились на нулевые отметки, Глеб прежде всего с грустью подумал о том, что ему уже в который раз не повезло. И на этот раз, похоже, окончательно: чаша терпения заведующего лабораторией доцента Козицкого теперь окажется переполненной, он предложит Глебу подать заявление об уходе по собственному желанию. Это неважно, что Глеб ни в чем не виноват. Прежде получалось так же: стоило ему встать у пульта, как, пожалуйста, — то выйдет из строя какой-нибудь блок автоматики, то окажутся перепутанными провода датчиков, то приборы выдадут несусветную ерунду (хотя перед приходов Глеба работали безукоризненно). Каждая бригада исследователей дипломатично предпочитала обходиться без услуг Глеба Санкина, приписывая ему роль «черной кошки».
Что касается Козицкого, то за каждую неполадку он начинал разнос с Глеба, поскольку у того в это время бывала самая виноватая физиономия. Страшась, что его заподозрят в чужой оплошности, Глеб мучительно краснел, прятал глаза и лепетал в свое оправдание нечто невразумительное, чем приводил Козицкого в еще большую ярость. Так из инженера-исследователя Глеб был постепенно низведен до старшего, а затем и просто рядового лаборанта. Ему бы возмутиться, послать Козицкого ко всем чертям да уйти из лаборатории. Инженер-электроник, хоть и зеленый еще, везде нашел бы себе место. Увы, он никак не мог заставить себя решиться на такой шаг. И не только по мягкости своего характера. Его удерживало тайное желание стать свидетелем конечных результатов работ доцента Козицкого.