Страница 3 из 18
– Берут! Сажают! Не входят в психологию! Ломают жизни! А мы белоснежные птицы-чайки…
Я ничего не понимал, но мне было жалко Псюкину-На-полеона. И бледный, усталый, иронически улыбающийся Берг вызывал чувство раздражения. А за спиной птицы-чайки. Псюкиной веселился здоровый, сильный, рослый, уверенный в себе Бодунов.
– Здесь жестокие люди, – трагическим голосом, на нижнем регистре, патетически произносила Наполеон, – жестокие, нечуткие бабашки железные, а не перевоспитатели…
Из глаз Наполеона вдруг хлынули слезы.
Обильным слезам трудно не верить. И по виду моему Бодунов, конечно, понял, что Псюкина-Наполеон тронула мое сердце.
– Ната, ведь не он в вас стрелял, а вы в него, – негромко сказал Иван Васильевич.
Наполеон вздрогнула.
– Уже раскопал, – сказал она, – вот здесь был, а вот вернулся и раскопал. Прямо на три аршина под землю смотрит.
Слезы еще текли по ее густо напудренным щекам, но она уже улыбалась кокетливо и, по ее понятиям, обольстительно.
– Это я пошутила, гражданин начальник, – сказала она мне, – они не слишком жестокие люди, они законность не нарушают. А что слезы у меня пошли, так это от глубокого раскаяния. Такая охота вырваться из преступного мира.
– Будем писать? – спросил Берг.
– Уже и протокол писать! Я еще и с гражданином Бодуновым не поздоровалась…
Все еще сидя спиной к Ивану Васильевичу, Наполеон напудрилась, накрасила губы, послюнила ресницы и наконец, обернувшись, сказала сюсюкая, как ребенку:
– Ух какие нацальницки холосенькие! Ух какие класавцики! Так бы и скусала без маслица…
– А за что стреляла? – спросил Бодунов.
– За цасики, – все так же сладко пропела Наполеон. – Он все золотые сасики-цасики себе забрал, сеснадцать пар…
– А скупочный пункт он ограбил?
– Это секрет, – подобравшись и блеснув на Бодунова еще недавно маслеными глазками, произнесла Наполеон. – Смотря по его поведению…
Бодунов и Берг встретились глазами. Они, конечно, знали много больше того, что могла предположить Наполеон. Но, наверное, было еще рано выкладывать карты на стол.
Или они играли с Наполеоном?
– Я подумаю, – попросила Псюкина. – Ямщик, не гони лошадей, нам некуда больше спешить.
– Спешить некуда, – согласился Иван Васильевич. – Фрумкин умер, он не упал со страху за прилавок, а умер. Пуля пробила сердце.
– А мне показалось, что плакала она совершенно искренне, – через час сказал я Бодунову. – И жалко ее было.
– Они заводятся, – задумчиво ответил Иван Васильевич. – Бывает, что и сами себе верят. В нашей работе нужны факты. Точные факты. Хорошие, проверенные, серьезные, деловые. Наполеон – опасная преступница. Крайне опасная. Вообще, советую, всматривайтесь внимательнее. Здесь очень легко ошибиться, а расхлебывать ошибку будете не вы, допустим, совершивший ошибку здесь, а совершенно ни в чем не повинный человек, как старик Фрумкин, которого они убили. А это не первая кровь на Наполеоне.
– Ее уже судили?
– И поверили чистосердечному признанию вины. Она так завелась на суде, что…
Он махнул рукой и сказал то, что я не раз потом слышал от Ивана Васильевича в минуты горькой досады: – Добрые за чужой счет!
В соседней комнате Берг все еще допрашивал Наполеона. Вид у Эриха был совершенно измученный.
– Вдается в вопросы любви, – пожаловался он Бодунову, – теперь у нее вариант, что она мстила Жоре за измену.
– Он жутко страстный ко всем женщинам, – пояснила Наполеон. – Если моложе семидесяти лет, он пропадает. Разве я не могу внести этот мотив?
Потом мы вчетвером, Бодунов, Берг, Рянгин и я, пошли обедать – «щи флотские, биточки по-казацки». Берг, сидя за столом, засыпал.
– Шестнадцать суток мотался, – сказал Иван Васильевич про своего оперуполномоченного. – И повязал Чижа. Теперь, естественно, носом клюет. Нет, конечно, он спал, но спал не по-настоящему, спал сидя, полулежа, зная, что должен услышать то, что понадобится услышать. А еще, наверное, попадет от жены, она уже мне звонила, сказала: «Все вы, мужчины, друг друга покрываете, – У него вторая семья». Написали бы про нас, чтобы жены не сердились, а то у них теория – «позвонить-то можешь!».
2. «Орлы– сыщики»
Не раз впоследствии замечал, что Бодунов любуется на своих «ребят», как называл он работников бригады – совсем молоденьких помощников оперативных уполномоченных, тех, кто чуть постарше, – «оперов», и «стариков» – старших «оперов». «Старикам» было лет по тридцать, не больше, но солидностью и они не отличались: иногда по соседству с кабинетом Ивана Васильевича раздавались тяжелые, грохочущие звуки, напоминавшие топот копыт в деннике, – это бригада упражнялась в различных видах борьбы…
– Разминка! – улыбался Бодунов. – Застоялись! Ох, народец!
И в этом «народец» слышалась мне ничем не прикрыв тая гордость – прекрасное качество любого начальника, – гордость подчиненными.
Однажды Берг и Коля Бируля притащили в кабинет Бодунова потертый, с кожаными швами, страшной тяжести портплед. Расстегнув ремни, оба сыщика со скучающими лицами, как и положено настоящим, всего повидавшим мужчинам, продемонстрировали начальнику бригады сотни часов, портсигаров, колец, браслетов, царских империалов и полуимпериалов, серебряных с золотом шкатулок и подстаканников, ложек, ножей, вилок и прочего ценного товара. Портплед, по словам Берга, «тянул на миллионы».
– Ну уж и на миллионы! – поддразнивающим голосом сказал Бодунов.
– А чего? Тут чистое золото есть, платина…
– Больно вы разбираетесь…
– Так это ж одному человеку не поднять! – тоже обиделся Коля Бируля. – Вы попробуйте!
Бодунов попробовал и – поднял.
– Мало каши ели! – сказал он.
Выяснилось, что каши «оперы» ели действительно мало. Сидели в засаде, потом гонялись за бандой, потом выслеживали портплед, потом охотились за каким-то Устином, а портплед потеряли, и все это, не успевая перекусить. Теперь они страшно хотели есть, но вначале надо было сдать лицу, на это уполномоченному, ценности. Лицо же отсутствовало.
– Мы поедим, – сказал Коля Бируля, – а мешок тут полежит. Можно, товарищ начальник?
Они вышли, не закрыв за собой дверь. И тотчас же из соседней комнаты донесся голос Берга:
– Коля, одолжи два рубля.
– Ты мне с прошлой получки еще пятерку не отдал, – сказал Бируля. – Живешь не по средствам.
– В среду сразу семь отдам. Тебе же выгоднее. Бодунов слушал, счастливо улыбаясь.
– Не отдашь. Ты и Чиркову должен, и Рянгину. Ты, брат, зашился, и положение твое безвыходное…
– Тогда я буду тебя щекотать! – страшным голосом сказал Берг, и Бируля тотчас же взвизгнул…
В бригаде все знали, что бесстрашный Коля отчаянно боится щекотки.
Бодунов тихонько прихлопнул дверь.
– Вот какие ребята! – сказал Бодунов. – Видали?
Я ничего не понял. Бодунов пояснил: ворованных ценностей в портпледе несметное и несчетное количество. Тем, у кого эти ценности изъяты, только лучше, чтобы награбленного и наворованного было поменьше. А у ребят туго – до получки совсем плохо.
И, посмеиваясь, стал рассказывать подряд обо всех: и о Пете Карасеве, и о Яше Лузине, и о Бургасе, и о Силантьеве, и о Жене Осипенко, и о Куликовском, и о Васе Сидорове…
– Тут года два назад большой шум был, – говорил Бодунов, прохаживаясь по своему кабинету. – Бо-о-ольшой. Для вас эти процессы незаметно проходили, а здесь, по нашим будням, круто пришлось, очень круто. Видите ли, с концом нэпа нэпман как таковой вовсе не сдался. Он ушел в подполье и стал взаимозаменяться. «Торговля кожевенными товарами» из Ленинграда юркнула в Харьков и стала там жить да поживать с идеальными документами на имя, допустим, Удодова. А «Торговля строительными материалами» переехала из Харькова в Ленинград и обосновалась здесь тоже с новыми документами, на имя, скажем, Худякова. Эти граждане предполагали использовать новую экономическую обстановку. Люди все свои, рука руку моет, эшелоны в Харьков из Ленинграда, встречные сюда – короче, частная лавочка во всесоюзном масштабе. Ну мы, естественно, крупных нэпманов знали и не по документам, а лично, потому что это все с уголовщиной перепутано. Конечно, для таких исторических преобразований нэпман ничего не жалел, на все шел: и материально, и морально. Главный рычаг – взятка. Ничего, сдюжали. Тогда нэпман пошел стеной на выдвиженца (а у нас в торговлю были направлены представители рабочего класса – выдвиженцы). Тут нэпманы обратились к двум братьям – братишечки Береговые. Чрезвычайно классные бандиты. Сколько они народу побили в первые же дни – не пересказать! Вот тут мои ребята себя и проявили. Четыреста засад в магазинах выдержали. Четыреста! Ведь это не на час, на два, это неделями сидели. Береговые-то как действовали? С наганами в магазин: «Ложись, выдвиженцы! Считаю до трех! Раз, два, три… А выдвиженец – рабочий товарищ. Он грудью на кассу. Здесь и били. Сколько хороших людей поубивали! И еще интересно, как мои ребята кипели. Каждый выстрел бандитов – по ним лично, понимаете? Гук у нас, старший оперуполномоченный, так он и есть перестал вовсе. Только воду пил, пока Береговых не повязали. „Я, – говорит, – не могу в таких условиях суп ложкой кушать“. А повязали – двое суток спал.