Беглый огонь

– Если бы он хотел нас пристрелить, он бы нас уже пристрелил. Например, этой ночью. Пока мы тут бухие лежали, как два бревна.

– То есть ты думаешь, эти пацаны из «Свободы» работали не на него?

– Да я не знаю… Но, откровенно говоря, вряд ли… Я тут поразмыслил – а зачем, собственно, Рыбину «свободовцы»? Если он и впрямь из ФСБ, а мне кажется, чутье меня не обманывает, неясно, зачем ему нанимать чужих мудаков, если у него полно своих… И зачем устраивать разборки прямо в Зоне, если по вполне легальным каналам нас с контейнером можно прижопить в какой-нибудь «Лейке» без всякого шума и пыли…

– Резонно… И какая мораль?

– Если он хочет встретиться, надо встретиться. И побыстрее отдать ему этот контейнер.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил Тополь, зевая во весь рот.

– Да. Пока мы будем говорить с Рыбиным, держи нас, так сказать, под прицелом. Вряд ли в случае чего это спасет мою молодую жизнь. Но мне определенно будет приятней сдохнуть, если я буду знать, что мой братан Тополь сделал для спасения моей ценной тушки все, что мог.

– Шутишь? – неуверенно спросил Тополь. Я давно заметил: с похмелья у него всегда проблемы с восприятием моих искрометных шуток, иронических историй и саркастических замечаний.

– Нет, не шучу. Ну, то есть я шучу по форме. А по содержанию я очень серьезно хочу, чтобы мы пошли вместе.

– Тогда я сбегаю домой, переоденусь, а? Душ приму…

– Ни в коем случае. Пойдешь в моем. А душ примешь, когда сделаем дело. Чай, не в стриптизе работаем, за запах пота не уволят… Между прочим, в наших интересах поскорее избавиться от этого ёкарного контейнера. От греха подальше. Мы-то с тобой без контейнера точно никому не нужны, чтобы за нами охоты устраивать!

– В таком случае напиши ему, чтобы через час приходил в «Лейку». А Любомиру скажи, чтобы положил в гриль-машину двух цыплят, да пожирнее.

– Ишь, как ты командовать привык на своем Речном Кордоне! – возмутился я. – Командир Уткин, понимаешь! Рыбину я, так и быть, напишу. А вот Любомира завтраком озадачить – это тебе поручается. Телефонная трубка лежит в кухне на подоконнике, если что.

Ровно через час я сидел за моим любимым столиком возле окна, а Тополь – в полуосвещенном углу общего зала нашей горячо любимой «Лейки».

Расписанная под хохлому Мариша шустро носила нам обоим закуски и напитки, а Любомир травил свежие байки из сталкерской жизни.

Одна была про Паганеля, который ездил в Москву и там побывал на выставке редких грызунов. На выставке Паганель приобрел себе пару элитных никарагуанских хомяков по пятьсот единиц за голову, посадил их в трехлитровую банку и пригласил гостей, в основном сталкеров, чтобы обмыть свое возвращение. Наутро Паганель обнаружил, что хомяки утонули в рвоте Ватсона, который в эту банку случайно наблевал со свойственной себе щедростью…

Вторая была про Цыпу, который встретил ораву зомбей. И вот в одном из несчастных узнал он своего бывшего напарника Берию, кинувшего его на хабар. Цыпа сфотографировал его, фотографию распечатал, размножил и расклеил ее во всех барах по эту сторону Периметра, сопроводив подписью «Так будет с каждым, кто предал Дружбу!».

Третья же была посвящена сталкеру Никчему, который обнаружил невдалеке от Армейских складов родник с водой, по химсоставу идентичной армянской воде «Джермук», и попробовал наладить сбыт целебной водички за пределы Зоны, и что из этого вышло (а вышел из этого астрономический штраф от недремлющей санэпидемки)…

Мы с Тополем преувеличенно громко смеялись – я за своим столом, Тополь за своим, – сказывалось нарастающее нервное напряжение, ведь Рыбин опаздывал.

Наконец возле бара остановилась неказистая машина – не то какой-то из последних сверхэкономичных «фордов», не то что-то корейское, для людей с очень средним достатком.

Из машины вышел… скромняга Рыбин. Да, это был он. И он был один.

На этот раз одет он был в стиле «кэжуал» – джинсы, футболка с длинным рукавом, тертая кожаная куртка. Плюс – неизменный бриллиант в правом ухе.

Мне показалось, по сравнению с прошлым разом он выглядел старше лет на десять. Под глазами – серые тени, морщины – углубились. Волосы – и те, казалось, стали реже. Уж не знаю, что было причиной – может, здоровье, может, семья. А может, утреннее мглистое освещение – на улице было пасмурно и погано.

Мы пожали друг другу руки. Я предложил ему выпить. Он отказался.

– Видите ли, Владимир… Я два дня не спал… В глаза будто песка насыпали, – виновато произнес он.

– Ваша любовница – горячая штучка? – Я похабно подмигнул ему. (Я, как уже говорилось, обожал изображать из себя дурачка во время всяких стремных сделок.)

– Если бы! Всё работа… Когда я получил ваше сообщение, я был в Гаване. Нас посылали отдать дань памяти великому Фиделю. В составе делегации, конечно…

– Ну и как, отдали?

– Что?

– Дань памяти.

– Да, конечно, да… Если вы не возражаете, я хотел бы перейти сразу к делу.

Как я ни приглядывался, Рыбин был мало похож на агента «Свободы» или на грозную, никому не подчиняющуюся силу. Даже на человека, от которого исходит опасность, он в то утро толком был не похож.

Скажем, в прошлый раз Рыбин походил на все это гораздо больше. Теперь же каждым мимическим движением, каждым словом он подчеркивал: я всего лишь чиновник, я всего лишь безвольная ложноножка своей Организации. Я – винтик большой машины.

Я поймал напряженный взгляд Тополя и почесал надгубье указательным пальцем – этот условный знак говорил «все в порядке».

Вслед за этим я достал контейнер и поставил его на стол. Дескать, открывайте, проверяйте комплектность. Если знаете, как его открыть.

К слову, пару раз за время нашей совместной с Ильзой и Иваном экспедиции сквозь Зону меня мучило любопытство на предмет «а что же там, собственно, внутри?». И пару раз я жестоко обламывался. Потому что было совсем неясно, как его открывать. Кроме ручки, у чемодана не было ничего. Ни экранчика с сенсорной клавиатурой для ввода пароля. Ни колесиков с цифирьками – для ввода пароля механическими средствами. Ни архаической замочной скважины. Ни даже щели, которая отмечала бы собой место соединения дна контейнера с его крышкой. Какой-то сферический конь в вакууме, честное слово.

Однако Рыбин вел себя так, будто всю жизнь только и делал, что открывал такие контейнеры.

Первым делом он поставил КМПЗ на попа.

Затем положил все свои десять пальцев на неприметные бороздки, которые я принимал за своеобразные ребра жесткости.

Через несколько секунд из боковины КМПЗ с жужжанием выскочил экранчик на ножке. Сбоку экранчика имелось тоненькое стило. Этим стилом Рыбин написал на экранчике какую-то абракадабру.

Затем экранчик подался еще на десять сантиметров вперед, вытянулся чуть вверх и с тем же милым жужжанием трансформировался в нечто вроде монокуляра. Монокуляр сверкнул радужной линзой величиной с пятак и встал под углом в сорок пять градусов к плоскости контейнера.

К этому монокуляру Рыбин приложил правый глаз, предварительно зажмурив левый.

С этим мне тоже все было понятно – Рыбин проходил идентификацию по радужке глаза, которая, как известно, еще уникальнее отпечатков пальцев.

Наконец идентификация окончилась.

– Система «Немезис» приветствует вас, господин Рыбин! – пропел из динамиков чемоданчика приветливый женский голос.

Постойте, господа… Если КМПЗ Рыбина знает, значит, КМПЗ везли Рыбину. Так? И если бы вертолет не упал, он бы и получил этот свой КМПЗ целым и невредимым. А так как вертолет упал, за этим контейнером пришлось ходить в Зону мне. Значит, Рыбин – кто? Законный владелец контейнера. Которому за скромный гонорар я возвращаю его вещь. А вовсе не какой-то там подозрительный разбойник, чьи поручения я выполняю, поддавшись неистовой жажде наживы!

Все это несколько успокаивало.

Но ведь был еще Иван Сигомович Сигомский…

Хоть он и был человеком только наполовину, но его предсмертная просьба («Отдай контейнер магистру!») все же не давала мне покоя. Где-то на уровне подсознания я все время к ней возвращался.