Страница 135 из 136
– А что заставляет вас так поступать?
– Вы думаете, мне охота с ним валяться? Пусть идет к черту! Он скверный человек. Его никто из девушек не любит…
Я когда-то уже слышала нечто подобное, но предпочла не размышлять сейчас на эту тему.
– Браво, – произнес Клавьер. – Поистине восхитительно… Пожалуй, я отвалю полиции хороший куш за то, чтобы получить удовольствие снова увидеть вас в тюрьме.
Если мои угрозы не производили на него впечатления, то и я испугалась его не больше. Мне пришло в голову, что он нарочно затягивает разговор, чтобы дождаться прихода лакея или еще кого-то… Кровь бросилась мне в голову.
– Ну-ка, вы, мерзкий человек, – сказала я угрожающе, – поворачивайтесь и ступайте вон в ту комнату! Живо! Ну? На этом мы закончим наш разговор…
Брике подтолкнул его, и с помощью проститутки мы заперли связанного Клавьера в молельне. Я знала, что это надежное место: там не было ни балкона, ни окон.
– Если вы издадите хоть звук, вас пристрелят! И у меня нет уверенности, что хоть один человек на свете вознесет молитвы за вашу душу.
С этими словами я передала пистолет проститутке.
Я сама не помнила, как мы оказались на улице. У меня словно выросли крылья… Полиция будет меня искать? Пусть попробует! В Париже семьсот тысяч жителей, и, кроме того, я завтра же сяду в дилижанс и уеду в Бретань.
– Ты взял деньги? – на всякий случай спросила я у Брике.
Он почти обиженно ответил:
– Разве я дурак, ваше сиятельство? Вот они, денежки! У меня!
И он показал мне увесистый полотняный мешочек.
Стефания изо всех сил трясла меня за плечо.
– Ты собираешься подниматься или нет? Вы только поглядите на нее! Только она может спать так беспечно без единого су в кармане!
Я открыла глаза, сладко потянулась.
– Ты поразительно любезна, дорогая. Я так рада с самого утра услышать твой голос.
– Мы полагали, ты уже на рассвете отправишься искать работу. А вместо этого ты спишь до полудня.
– Это естественно. Я вернулась в четыре часа утра.
– Меня это не интересует. Надеюсь, ты помнишь наш вчерашний разговор?
Я нахмурилась, порывисто села на постели, спустила босые ноги на пол.
– Я все помню.
– Ты обещала оставить нас уже завтра.
– Я оставлю вас уже сегодня.
Невозможно описать, до чего этот разговор был мне неприятен. Все было так, будто я находилась у чужих людей или, например, со мной говорила хозяйка гостиницы, которой я давно задолжала. Сердито глядя на Стефанию, я произнесла:
– Я вместе с детьми уеду сегодня вечером дилижансом в Бретань. А это… это я оставлю вам для того, чтоб вы не очень печалились после моего отъезда.
С этими словами я выложила на стол пятьсот ливров – одну из кучек, которые вчера так любовно складывал Брике, и, не слушая того, что говорила невестка, отправилась умываться.
Уже действительно было поздно. Хотя дилижанс отправлялся девять вечера, надо было еще добраться до Севрского моста – места остановки. Кроме того, у меня было еще несколько дел. И, честно говоря, я хотела уйти раньше, чем это было необходимо, – дом Джакомо со вчерашнего дня не казался мне ни уютным, ни приветливым.
Мы ушли через час после моего разговора со Стефанией, и я не стала дожидаться Джакомо, чтобы попрощаться с ним. День был пасмурный и еще более холодный, чем вчера. Сильный ветер леденил щеки. Я укутала близняшек так тепло, как только могла; об остальных малышах позаботиться таким же образом не было возможности. Брике помогал мне толкать тележку. Я все время подбадривала детей, заставляя их быстрее передвигать ноги, – только так можно было уберечь их от мороза.
Зато маленький постоялый дворик у Севрского моста стал для нас хорошим убежищем. Я не пожалела денег на то, чтобы заказать для всех горячий ужин и купить молока для малышек. На этом, сказала я себе, все роскошества заканчиваются. Ни в чем не будут нуждаться только близняшки, остальным придется привыкать к бедности и экономии. Ведь вполне возможно, что пополнить денежный запас нам удастся лишь лет через десять.
– Ты уходишь, мама? – спросил Жанно, заметив, что я снова потянулась к плащу.
Я взглянула на него. Щеки у него порозовели, круги под глазами исчезли. Он отогрелся, и слава Богу. Я мягко погладила его по голове.
– Я скоро вернусь, мой милый. Совсем скоро.
Да, я должна была сделать еще кое-что. У меня были обязанности, не выполнив которых я не могла покинуть Париж навсегда – по крайней мере, так, как намеревалась.
Темнело. Ржавая калитка заскрипела, когда я стала открывать ее, и глухо звякнула у меня за спиной. Шел мелкий мокрый снег, он увлажнял мне щеки, и я, вероятно, казалась сейчас заплаканной.
Парижское кладбище Сен-Маргерит было пустынно. Я не сразу нашла то мраморное надгробие, которое мне было нужно: ведь я бывала здесь не так уж часто. Ну, если честно признаться, то раз или два. А сейчас почувствовала острую необходимость прийти сюда, попрощаться с единственной могилой, которая осталась мне еще с той, прошлой жизни.
Снег облепил надгробие. Стынущими руками я убрала снежинки, и на белом мраморе проступила надпись латинскими буквами:
ЛУИ ФРАНСУА ДЕ КОЛОНН
4 сентября 1790 года—21 сентября 1790 года
ОН УМЕР, ЕДВА УВИДЕВ СВЕТ
ДА ПРЕБУДЕТ С НИМ ГОСПОДЬ
Ледяными пальцами я прикоснулась к щекам, почувствовала, как прямо на ресницах замерзают только что набежавшие слезы. Это была могила моего сына, родившегося семимесячным и прожившего на свете чуть больше двух недель. Я подумала, как горько и неуютно лежать ему здесь, одному, в зимнюю стужу, в ночь… Ведь даже я почти не приходила сюда. Впрочем, Луи Франсуа сейчас, наверное, в раю, если только рай существует.
– Я люблю тебя, – прошептала я сквозь слезы.
Потом прикоснулась губами к выгравированному на мраморе имени – мои губы словно обожгло холодом… Порывистыми движениями я сняла с себя нательный крестик, положила рядом с надгробием.
– Это тебе от мамы, – проговорила я тихо.
Потом достала носовой платок, заледеневшими пальцами выгребла горсть холодной земли.
– А это мне от Луи Франсуа…
И вдруг я расплакалась. Здесь на его могиле, мне стало ужасно страшно. Я не понимала, что меня ждет в будущем, как мы выживем. Что мне делать? У кого просить совета? Все просили помощи у меня, а между тем я, как никто, нуждалась в ней. Глотая слезы, я бессознательно оглянулась по сторонам, рыдая, как маленькая девочка. Но вокруг никого не было; только зимние звезды мрачно мерцали на почерневшем небе, ветер нес свинцовые облака, кружился снег и от могильного холода стыло все тело…
Страдания ожесточают. Я резко поднялась и зашагала прочь, сжимая в руке узелок с землей. Я шла наугад, не видя дороги, и почти на ощупь нашла калитку. Слезы высохли у меня на щеках. Нет смысла предаваться отчаянию. У меня есть пятеро маленьких детских сердец, за которые я в ответе.
Окончательно я пришла в себя на большой, многолюдной парижской улице. Здесь собиралось нынешнее «великосветское» общество – банкиры, поставщики, спекулянты, сказочно разбогатевшие на той катастрофе, в которую угодила Франция. К роскошным подъездам подъезжали кареты, и подобострастные швейцары бросались встречать новоприбывших разодетых дам так же поспешно, как раньше встречали Марию Антуанетту и ее фрейлин.
Я слышала смех, музыку, звон бокалов. Огромная витрина ресторана, вся залитая огнями, мерцала передо мной. Я подошла ближе и заглянула. В зале, освещенном десятками свечей, сверкал хрусталь и фарфор, смеялись полуобнаженные содержанки богатых коротконогих молодчиков, слышались звуки скрипки… Там было тепло, уютно, там пили изысканные вина, вкушали тонкие яства, сорили деньгами, хвастались драгоценностями, забавлялись с дамами.
И я увидела себя в оконном стекле – бледную, исхудавшую, одетую хуже прачки, с твердо сжатыми губами, нелюбимую и угрюмую женщину. Я была чужой на этом празднике жизни. Да и сама жизнь словно перевернулась с ног на голову. И я вдруг поймала себя на простой, ясной, доступной мысли: я ничуть не жалею об этом. Да, я не жалела, что оказалась по другую сторону витрины. Напротив, мне было бы позорно и стыдно быть рядом с теми, другими. У меня не было даже зависти к ним. Когда я осознала это, словно камень свалился с плеч – настолько мне стало легко.