Край вечных туманов

Через минуту, прихватив с собой оставленный для меня завтрак, я была готова.

Я осторожно вывезла тележку на улицу. Девочки, сухие и сытые, спокойно спали, но я все равно прикрыла одеяльцем их личики, чтобы им не очень досаждал зимний воздух. У порога стояло молоко, оставленное молочницей. Недолго думая, я поставила крынку в тележку.

Из-за угла показалась долговязая фигура Брике. Он всегда навещал меня по утрам.

Увидев меня, он замер.

– Вот оно что, ваше сиятельство! Я-то думал, вы еще в постели!

– Я ухожу, – сказала я без долгих предисловий. – Ты со мной, Брике?

Он усмехнулся.

– Само собой! Что вы без меня можете! И куда мы теперь отправимся?

– Для начала к моему брату. А потом в Бретань.

– Я вам тут кое-чего съестного принес, – сказал Брике. – Ну, ведь это всегда пригодится.

И от сознания того, что он будет со мной, мне стало легче. Мы уже отошли от дома, как я кое-что вспомнила.

– Погоди, – сказала я Брике.

Потом подошла к двери и кусочком мела вывела лишь одно большое слово – «спасибо».

Я шла по улице, толкая перед собой тележку. Вероника и Изабелла спали, ни о чем не подозревая, а я все время тревожилась, не холодно ли им.

Зима была лютой, как никогда в истории. Температура падала до минус пятнадцати градусов. Париж был засыпан снегом, деревья стояли в узорчатых цепях инея. Было красиво, но чересчур холодно. Ледяной ветер бил в лицо, забирался под одежду, и надо было идти быстро, чтобы не замерзнуть. Маленькая тележка вязла в сугробах, и толкать ее было не так уж легко.

– Давайте я помогу вам, – предложил Брике.

– Нет, – сказала я. – Я должна сделать это сама.

Еще не совсем рассвело, и голубоватый туман стоял над землей, смешиваясь с белым сиянием снега. Воздух был морозный, сухой, бодрящий; над домами серое небо уже посветлело и показался туманный, расплывчатый диск солнца. Оно было огненно-серое, синевато-алое. Верхушки деревьев тоже были точно облиты огненным светом, искры утренней зари скользили по прозрачно-белому инею, окрашивая его в нежно-розовый цвет.

Но как было холодно! Молочницы, попадавшиеся мне навстречу, все были румяны от мороза. Хлопали двери домов, гасли в окнах свечи и ночники – Париж просыпался. Водовозы уже отправились скалывать лед на Сене, многие ремесленники спешили на работу, открывались булочные, и вкусно пахло горячим, свежим, только что испеченным хлебом.

На небе еще сияли январские звезды, но с каждой минутой все слабее и тускнее.

Я шла очень быстро, толкая тележку, и снег поскрипывал у меня под ногами. Он выпал давно, утрамбовался, и теперь на тротуарах было скользко. Но сверху, с холодного серого неба падал новый снег – крупный, мокрый; мягкие снежинки садились мне на ресницы и тут же таяли.

– Трубочки, трубочки, дешевые трубочки! – громко выкрикивал продавец вафель, и приятный сладкий аромат сдобы и сливок соблазнительно щекотал мне ноздри.

А цирюльник, спозаранку распахнувший дверь своего заведения, уже запел свою всегдашнюю песенку:

Проходя мимо лавки гравера, я увидела, что посетителям предлагается целая серия карикатур на Робеспьера: Робеспьер-тиран, Робеспьер-предатель, чудовищный Робеспьер-убийца, с леденящей кровь улыбкой сжимающий в руке, как лимон, человеческое сердце… Люди и нравы менялись с головокружительной быстротой.

Темная мрачная тень легла на нас. Я подняла голову. Мы были уже у Тампля, у той самой ротонды, где раньше собиралось столько торговцев и лоточников. Совершенно внезапно у меня в памяти всплыла полузабытая картина.

Январь 1787 года, поздний вечер, и такой же глубокий снег, как сейчас. Мягкое сияние фонарей. Блеск звезд на темном небе. Мы с графом д'Артуа вернулись в Тампль из Оперы. Тогда это был уютный, приветливый замок… В тот вечер мы смотрели «Ифигению» Глюка, и я плакала – то ли от счастья, то ли от потрясения, вызванного музыкой. Принц утешал меня. Я как сейчас помнила: он стоит перед зеркалом позади меня, застегивает у меня на шее новое рубиновое колье, потом наклоняется, осторожно отводит в сторону волну моих сверкающих золотистых волос… Его губы касаются моей шеи, плеч, груди; я запрокидываю голову, содрогаясь от блаженства…

Я вздрогнула. Что за наваждение! Что за странное желание жить воспоминаниями! Все это глупости. Я взглянула на Изабеллу и Веронику. Эти девочки – вот моя жизнь, моя реальность. И не стоит лить слезы над прошлым. Я начну все сначала. Сейчас уже не 1787 год…

– Пойдем, Брике, – сказала я вслух. – Уже недалеко.

Улица Па-де-ла-Мюль была пустынна. Я быстро отыскала нужный мне дом, оставила на минутку тележку и молотком постучала в дверь. На первом этаже жил мой брат с семейством, стало быть, он и исполнял обязанности консьержа.

В доме послышался шум. Дверь мне открыла Стефания с фонарем в руке.

– Здравствуй, – произнесла я как можно спокойнее. – Это я.

– Я это прекрасно вижу.

Мы молча смотрели друг на друга. Стефания продолжала стоять, не приглашая меня войти. Она еще больше постарела с тех пор, как мы в последний раз виделись, и выглядела теперь лет на пятьдесят. Кажется, даже волосы у нее уже седели. А ведь ей по самому большому счету только сорок.

– У тебя снова родились дети? – спросила она вдруг.

– Да. Близнецы. Девочки.

– Ты так щедра! – произнесла она с иронией. – Ну, а отец-то у них есть?

– Нет. У них нет отца.

– Так я и думала.

Стефания отошла в сторону, пошире распахнула дверь.

– Входи, золовка. Я впускаю тебя только ради Джакомо. Взяв девочек на руки, я вошла в дом, а Брике втащил следом за мной тележку.

– Тебя снова сопровождает этот парень?

– Это мой друг, Стефания.

– Мне прекрасно известно, чего стоят такие друзья. Должно быть, следующий ребенок у тебя родится именно от такой дружбы.

Я пропускала мимо ушей эти пошловатые замечания. Мне нужно было позаботиться о детях. С ними на руках я прошла в комнату, где спали Джакомо со Стефанией, уложила девочек на кровать поближе к камину, осторожно раскутала. Они все-таки замерзли, и носики у них покраснели.

– У тебя есть спирт? – спросила я у невестки.

– Зачем?

– Я хочу растереть их, они совсем замерзли.

– Но я не могу тратить спирт на такие вещи!

Мне было наплевать на то, что она говорит. Решив действовать самостоятельно, я прошла к буфету, ибо приблизительно знала, что и где лежит, достала пузырек со спиртом, развела его водой и мягкой губкой энергично растерла голеньких девочек, пока кожа у них не порозовела. Потом я снова перепеленала их в сухие, подогретые у камина пеленки, и опять уложила в тележку. Она должна была пока заменять им колыбель.

– Ты распоряжаешься в моем доме, как в своем собственном!

– Я твоя родственница, Стефания. Будь добра оказывать мне гостеприимство.

Я знала, что веду себя нахально. Но ради своих детей я бы сделала и не такое.

– Где Джакомо? – осведомилась я, закончив возиться с детьми.

– Стоит за хлебом.

– А твои дети? А Аврора?

– Спят они еще!

– И ты знаешь, что приготовишь им на завтрак?

Стефания очень выразительно постучала пальцем по лбу.

– Ты сумасшедшая, моя дорогая! У меня нет ничего, кроме трех луковиц, куска масла и муки. Джакомо вот сейчас принесет хлеб. В Париже не хватает даже хлеба на всех. Где ты жила все это время – на Луне?

– Из трех луковиц и куска масла можно приготовить отличную луковую похлебку. Да и Брике кое-что принес с собой – правда, Брике?

Я полностью взяла инициативу на себя. Дорогу в кухню я знала и очень легко нашла там три несчастные луковицы. Я очистила их, бросила в кипящую воду, потом туда же бросила четверть фунта масла для заправки. Брике развернул заляпанную соусом бумагу – это был огромный кусок жаркого.