Возлюбленная

У самого крупного была тупая морда сердито ворчащей змеи. Будучи быстрее, уродливее и прожорливее остальных, он извивался в темноте, разбухая, кромсая остальных червей, пока не оказался в окружении корчившихся беззащитных белых фигурок, ждущих, пока он всосет их в свою пасть. Тогда для него не останется никакого корма, вообще ничего не останется, разве что лизать сверкающе чистую банку и ждать.

Ждать ее.

Внутри сложенного кусочка бумаги, внутри сияющего красного сердечка, внутри консервной банки обитало крохотное пятнышко темноты. Оно было пятнышком только потому, что находилось далеко-далеко отсюда, в некоем измерении, которое ей было непонятно. И когда она открывала банку, затем сердечко, разворачивала листок, пятнышко приближалось к ней. Огромное, темное, с зубами похожими на заржавленные клинки и огнем, вылетающим из черного туннеля его горла, неистовым вулканическим пламенем, от которого так и разило жевательной резинкой «Даблминт». От этого пламени кожа сходила у нее с лица.

Том перевернулся и захрапел.

В темноте, под лунным светом, продолжались ночные убийства. Визги, крики, хруст подлеска. Природа сама заботилась о себе.

Вода падала с запруды. Кипящая вода из опрокинутого чайника. И вой пса Виолы Леттерс соединялся с ночными воплями.

Зубы огромного червя сомкнулись, перерезая ее пополам пониже плеч. Она металась, извивалась, пытаясь избавиться от этого образа.

– Господи, ты просто неугомонна, – сварливо сказал Том.

Приткнувшись к нему, она обвила себя его руками и крепко держала, целуя его, скользя руками по его телу.

– Чарли, ну, ради бога! Мне рано уезжать. Дай мне выспаться.

Когда Чарли прижалась к пояснице отвернувшегося Тома, ощущая запах его кожи, чувствуя ее жар, теплые соленые слезы потекли из ее глаз.

16

Ноготки завяли. Чарли выбросила их в мусорное ведро и переменила воду в вазе из граненого стекла.

– Извини, мама, что я не приезжала на прошлой неделе, в доме была уйма дел. Он в ужасном состоянии, хуже, чем мы предполагали. Строители говорят, что мы должны перекрыть крышу.

Она держала цветы перед невидящим взглядом лежавшей в постели старухи.

– Эти астры из нашего сада. – Чарли пристроила астры и папоротник в вазу у окна. – Мы посадили много цветов.

Внизу, под окном, шла через парк слепая девочка с собакой-поводырем.

– Смертельная ложь.

Чарли резко обернулась, но мать неподвижно взирала в пространство. Не похоже, что она двигалась и говорила.

– Что это было? – спросила Чарли. – Что ты сказала?

Старуха моргнула разок и продолжала неподвижно смотреть в пустоту.

– Смертельная ложь?

Никакого ответа.

– Ты это сказала, мама? – Чарли села подле нее и взяла ее костлявую руку. За долгие месяцы она в первый раз слышала, как говорит мать. Первый раз после Рождества. – Смертельная ложь, мама, да? А в чем же ложь-то?

В молчании Чарли потерла руку старухи.

– Что ты имела в виду, мама? Пожалуйста, скажи мне.

Прошло пять минут, десять, полчаса… Ее мать не шевельнулась. Чарли ласково погладила ее руку.

– Я ходила на днях к одному гипнотизеру. Хотела вернуться в мои прошлые жизни. А у тебя есть какие-нибудь прошлые жизни? Ты веришь в это? – спросила она, не ожидая ответа.

В воздухе слабо запахло мочой.

– Я не думаю, что сама верю в это, – сказала Чарли более убежденно, чем на деле чувствовала. – Но вот что странно: он заставил меня вернуться в детство. Мне пришлось рассказать, что я делала в дни моего шестнадцатилетия и десятилетия. Ты водила меня в зоопарк, помнишь? Я каталась верхом на верблюде. И еще день моего четырехлетия. Я сумела вспомнить его в таких невероятных деталях! Папа отшлепал меня, потому что я наехала на велосипеде, который ты дала мне, на его рододендроновый куст. Это был красный велосипед фирмы «Рейли» с покрышками с белым ободком, с белым седлом. Еще у него был рожок вместо звонка и маленькие толстые колеса и для равновесия еще два дополнительных колеса сзади. Папа никогда до этого меня не шлепал. Тогда ты мне сказала, что лекарство заставляет его делать странные вещи.

Чарли показалось, что она почувствовала слабое давление руки матери, хотя, возможно, это было лишь одно ее желание.

– В последнее время я много думаю о детстве. Может, потому, что я так стараюсь завести собственного ребенка, а может, из-за переезда. Все говорят, что переезды ужасно травмируют. У меня было всегда так много причудливых мыслей. А за городом-то шумно, ты знаешь? Куда более шумно, чем в Лондоне. Большинство ночей я валяюсь без сна, прислушиваюсь к голосам зверей, глазею на луну, думаю о том, как я, бывало, сидела с тобой на полу, играла с куклой Флоренс, завязывала ей банты… тогда с тобой я чувствовала себя в безопасности. – Чарли посмотрела на постельное белье, на небрежно связанное одеяло, равномерно двигающееся вверх и вниз, подобно зыби спокойного моря. – Сейчас этого чувства больше нет.

Когда Чарли выходила, она снова услышала позади себя этот голос:

– Смертельная ложь.

– Думаю, ты должна снова сходить к нему.

– Я боюсь.

Две женщины пристально смотрели через окно дамского магазинчика, показывая на какое-то пальто. Одна что-то сказала, а другая кивнула. Затем они пошли дальше.

– Это потрясающе! – сказала Лаура.

Она нажала на кнопку, и магнитофон остановился.

– Ты-то, конечно, можешь так думать, – сказала Чарли. – С тобой-то ничего подобного не происходит.

– Давай послушаем этот кусочек снова.

Несколько секунд кассета перематывалась, а потом раздался голос Эрнеста Джиббона:

«Почему вы плачете? Где вы находитесь?»

Последовало продолжительное молчание. Какая-то девушка в юбке из разноцветной материи приоткрыла было дверь магазинчика, но потом передумала и вышла.

«– Н-не знаю. – Голос был странным, совсем не ее, с акцентом сельской девушки-работницы.

– Куда вы идете? – спросил Джиббон ровным апатичным голосом.

Прошла минута.

– На какой-то холм. Там есть камень.

– Вы можете описать этот камень?

– Вроде сердца. На нем есть инициалы. Вроде инициалов любовников.

– Вы узнаете какие-нибудь из инициалов? – спросил Джиббон.

– Д. любит Б. Дж. Это я написала».

Лаура остановила кассету.

– Б. Дж.! Ты ведь говорила, что на той бумажке в медальоне была подпись Барбара, ведь говорила же, да?

Чарли кивнула.

– Ну, понимаешь?

– Это вообще ничего не значит.

– Это работает, Чарли! Разве ты не понимаешь? – Лаура выглядела раздраженной.

– Чего не понимаю?

– О, ну как же ты не понимаешь! Барбара Дж.

– Лаура, я просто откопала чей-то медальон.

– Твой медальон! Это был твой медальон!

– Это был не мой почерк.

В магазинчик вошла женщина и, подойдя к вешалке с блузками, принялась перебирать их. Лаура понизила голос:

– Ты и не должна иметь тот же самый почерк.

– Я не желаю продолжать.

– А почему нет-то? Господи, Чарли, да ты просто должна!

Чарли посмотрела на покупательницу:

– Не могла бы я вам помочь, мадам?

Женщина держала блузку так, словно это была заплесневевшая капуста.

– Ну и ну, – сказала она, повесила блузку обратно и резко рванула к себе другую.

Чарли повернулась к Лауре:

– Что ты собираешься делать после работы? Не хочешь выпить на скорую руку?

– Я… я бы с удовольствием, но мне надо… – Она поколебалась. – Званый обед. Я даю званый обед.

– И есть кто-нибудь интересный?

Чарли подумала, с чего это Лаура покраснела. Потому что она не пригласила ее с Томом?

– Нет, просто кое-какие друзья, которых я не видела довольно долго… Люди, с которыми я познакомилась во время отдыха. Не думаю, что ты их знаешь.

– А как насчет среды? – спросила Чарли. – Может, сбегаем на какой-нибудь фильм пораньше? Есть несколько картин, которые мне хочется посмотреть.