Страница 29 из 231
Назвал этот продукт я 'гремучим студнем', как когда-то Нобель свой динамит. По вкусу это был обычный мармелад, только чуть более 'острого' привкуса. Но после двух-трёх конфет человек пьянел, как от стакана водки. Чем это было вызвано, я так и не понял - то ли компоненты мармелада усиливают действие алкоголя, то ли конфета рассасывалась медленно и лучше усваивалась. 'Гремучий студень' очень пригодился мне уже гораздо позже, во время Горбачёвско-Лигачёвского сухого закона. Я безбоязненно носил эти 'конфеты' даже на кафедру, и с чаем они 'врезали' не хуже, чем водка. Но наладить производство 'гремучего студня' уже тогда, несмотря на многочисленные предложения открыть 'гремучий' кооператив, я не решился. А то, глядишь заделался бы вторым Березовским, только по 'гремучей' линии! Так вот, возвращаясь к детству, могу сказать, что в последних классах школы я в деньгах не нуждался.
Прозвище моё из 'Курдгела' ('Кролика') изменилось на 'Химика'.
- Возьмём у Химика бутылку 'коричневой' и бутылку 'зелёной'! - можно было услышать в определённых кругах населения нашего микрорайона. Так почему-то прозвали соответственно, мой ром и мой тархун. 'Микрорайон', или по местному 'убан' наш назывался 'Клароцеткинский', по названию известной улицы им. Клары Цеткин, бывшей Елизаветинской, где я жил.
Но занятие торговлей мне не понравилось, даже несмотря на доходы. Дело в том, что торговля портит людей, занимающихся ею - 'торгашей'. Я заметил, что, продавая напитки, готов был заработать даже на товарищах, что деньги начинали становиться главным в жизни. И я бросил это 'нечистое' занятие.
И вспомню ещё одно актуальное применение дрожжей, которое я им нашёл. Дело в том, что наш туалет во дворе не давал мне покоя. Меня даже не столько беспокоил запах, к которому я уже привык; это грязное сооружение с выгребной ямой похоронило легенду о чистой любви, которую хоть кто-то ко мне питал. Со временем я очень сожалел, что так обидел Владика, и невольно толкнул его на непростительный протестный поступок. Я очень скучал по нему, но сделать уже ничего было нельзя - я даже не знал, где он теперь живёт.
Я бы мог поджечь или взорвать туалет, но за это могли бы серьёзно наказать. Поэтому я избрал другой путь - я решил утопить ненавистное мне место в дерьме. Летним вечерком я как-то вылил в выгребную яму туалета два ведра свежайших дрожжей. Через пару дней полдвора было уже залито пенящимся дерьмом, а яма всё продолжала и продолжала бродить :
Но хоть я и думал, что больше никогда не увижу Владика, это оказалось не так. Уже после окончания института, я как-то вечером возвращался с тренировки и вдруг близ моего дома дорогу мне преградил улыбающийся гигант под два метра ростом и килограмм на 120 весом, спортивного сложения. Гигант не давал мне пройти и всё улыбался. Я уже решил, что сейчас будут меня бить, но он произнёс:
- Что, Нурик, не узнаёшь меня?
Боже, да ведь это Владик! Только по озорным голубым глазам я и узнал своего изгнанного друга детства. Мощный торс, ноги как тумбы, толстая шея, круглые щёки и сломанный нос - всё это было чужое. А вот глаза - свои, родные!
- Владик, 'твою мать', ты ли это? Тебя не узнать!
- Маму не трогай! - со смехом ответил Владик, - вот я стал таким. Мастер спорта, чемпион Грузии по боксу в тяжёлом весе! А к спорту ты меня приобщил, - добавил Владик.
Мы оба одновременно вздохнули и, видимо, подумали об одном и том же - до чего же мы были близки когда-то и насколько чужими стали друг другу сейчас. Я никакими ухищрениями фантазии не мог бы представить этого Гаргантюа, нежно и страстно целующего меня и просящего: 'женись на мне!'. Владик, видимо, понял мои мысли и подал руку.
- Ну, пока, рад был видеть тебя! - Он хотел сказать ещё что-то, но только махнул рукой.
- И я тоже, Владик! - ответил я, и мы разошлись. Он не оставил ни адреса, ни телефона, не дал никакого намёка на возможную встречу. Что прошло, то прошло :
Выпускной вечер и экзамены
Наконец, подошла к концу школа. Противоречивые чувства оставила она у меня. Хотя я 'свой позор сумел искупить', но, как говорят, 'осадок остался'. Нет тех слёз умиления, которые проступают у некоторых при воспоминании о школе. В последнее время я общался почти только с вновь пришедшими к нам в 11 класс из других школ Зурабом Асатиани и Женей Фрайбергом. Учились они посредственно, но они не были свидетелями моего позорного прошлого. Для них я был штангистом-перворазрядником и отличником учёбы, то есть человеком уважаемым.
Я сам первый подошёл к Зурабу и сказал:
- Приветствую, князь! - я знал, что его фамилия - княжеская.
- Приветствую вас! - напыщенно ответил мне князь и продолжил, - я знаю, что вы потомок великого Дмитрия Гулиа, вы - уважаемый человек!
Я намекнул ему, что дедушка мой по материнской линии был графом, и после этого Зураб называл меня только 'графом'. К нам присоединился 'новенький' Женя Фрайберг, которого мы, не сговариваясь, назвали 'бароном'. Так мы и встречались обычно втроём, разговаривая на 'вы' и с произнесением титулов, как в каком-нибудь рыцарском романе:
- Приветствую вас, граф!
- Моё почтение, князь!
- Мы рады вас видеть, барон!
К остальным одноклассникам мы относились снисходительно и высокомерно, безусловно, не на 'вы'. От них же требовали непременного 'батоно', а желательно и произнесение титула. И Зураб и Женя были рослыми, физически и духом крепкими ребятами. Мы могли дать отпор любому непослушанию. Между собой мы называли других одноклассников 'глехи', что переводится как, 'простонародье', 'крестьяне'.
Учителя чувствовали такую дискриминацию, знали наши 'титулы', но тушевались и не вмешивались. Только Шуандер как-то издевательски произнёс:
- А ну-ка вызовем мы к доске нашего графа, пусть он расскажет нам про подвиги грузинских князей! - но тут же осёкся, заметив мой вызывающий прямой взгляд ему в глаза. Он понял, что я могу отказаться от роли его помощника, и у него будут проблемы с 'Историей Грузии'. А может, он вспомнил про йодистый азот и звуки: 'Бах!' и 'тах-тах - тах - тах!', которые могут повториться. И если потом он и называл меня графом, то казалось, что это было совершенно серьёзно.
Может, мой 'титул' оказал своё влияние на тройку по конституции, которую он мне поставил при пересдаче; но скорее, тут был только расчётец :
Вспоминается ещё случай с учительницей-словестницей - Викторией Сергеевной. Как-то она рассказывала нам про поступок советского машиниста, которого фашисты силой заставили вести поезд с их солдатами и танками куда им надо было. Так вот, желая устроить аварию, машинист выбросился на ходу поезда. Это был эпизод из какого-то патриотического произведения, которое мы 'проходили'. Виктория Сергеевна спрашивает класс:
- Машинист выбросился из поезда, что должно случиться с поездом? - и не слыша ответа, пояснила, - поезд после этого сойдёт с рельсов и будет крушение. Ведь машинист должен постоянно 'рулить' поезд, чтобы его колёса шли по рельсам!
Класс замер, ведь даже двоечники понимали, что 'рулить' колёсами паровоза, да и всего поезда не под силу никакому машинисту. Колёса поезда просто не поворачиваются. Но как же тогда поезд действительно удерживается на рельсах и не сходит вбок на поворотах? И я поднял руку. Встав, я пояснил словеснице, что поезд без машиниста не сойдёт с рельсов, потому, что у колёс по бокам есть реборды, которые и удерживают их на рельсе. И не 'рулит' машинист поездом, потому что, во-первых, там нет руля, а во-вторых, колёса не могут повернуться - они закреплены на осях жёстко.
- Всё наш 'граф' знает! - презрительно сказала на весь класс Виктория Сергеевна, - даже паровозы. Лучше бы вёл себя поскромнее!
А вскоре после этого была контрольная - сочинение на свободную тему. Я выбрал тему по своему любимому 'Фаусту' Гёте. Изучал снова это произведение по подстрочному переводу, который имелся в нашей домашней библиотеке, чтобы не упустить какую-нибудь 'тонкость' на немецком языке. В результате - четвёрка, несмотря на отсутствие грамматических ошибок.