Страница 163 из 231
Лера подколола платье Тамары неизвестно откуда взявшимися булавками, Федя вытер у меня с головы кровь, и мы, расплатившись, стали собираться уходить. Официантка провожала нас со словами: 'А я думала, что вы такие интеллигентные люди!'
Вышли мы на площадь у морвокзала на остановку такси в весьма агрессивном настроении. Впереди нас в очереди была лишь одна компания, тоже четыре человека - пожилая еврейская чета и, видимо, их дети - мужчина и женщина нашего возраста.
Такси долго не было, и 'антисемит' Федя стал приставать к пожилой чете (как оказалось, они отмечали 'круглую' годовщину своей свадьбы), обвиняя их во всех бедах, в том числе и в отсутствии такси. В препирательства включились наши дамы и молодой еврей. А пока они ругались, я тихонечко отвёл молодую еврейку за щиток с каким-то объявлением, и мы затеяли с ней поцелуйчики, всё более увлекаясь этим занятием. Я до сих пор помню стремительно меняющееся выражение её иссиня-чёрных глаз - сперва гневное, потом испуганное, затем восхищённое, а под конец - какое-то мученическое.
Но тут крики с остановки такси прервали наше занятие, и мы побежали на помощь в разные воюющие лагери.
Посреди площади на спине лежал Федя, его пытались ударить ногами молодой и старый евреи, а Лера, размахивала сумкой на ремне, отгоняя их от мужа. Тамара и старая еврейка растаскивали драчунов. Наконец, Федя поднялся и накинулся на обидчиков. В этот момент из одноэтажного здания морской милиции, расположенной на площади над самой кромкой воды, выбежали милиционеры и потащили всех дерущихся 'до себя'.
А мы с молодой еврейкой припоздали, и нас не забрали. С грустью, взглянув на щит, за которым нам так было хорошо, мы забарабанили в двери милиции - наша гражданская совесть взяла верх.
Вышедший милиционер пытался нас отогнать, но мы решительно заявили, чтобы нас тоже 'забрали', ибо мы принадлежим к арестованным противоборствующим сторонам.
Сперва допрашивали еврейскую бригаду - с ними было всё ясно, это была явно потерпевшая сторона. Затем их выпустили в предбанник и запустили 'агрессоров', то есть нас. У меня единственного с собой был паспорт, и я, помахивая им, подошёл к столу первым.
- Фамилия! - строго спросил лейтенант, составлявший протокол.
- Гулиа, - ответил я, на что раздался весёлый гогот милиционеров.
- Это не твоим ли именем назван наш флагман сухогрузов? - сказал лейтенант, указывая куда-то вверх.
Под потолком комнаты было длинное окно, в которое ясно было видно название пришвартованного корабля: 'Дмитрий Гулиа'. Я, конечно же, знал о таком корабле, и даже был знаком с его капитаном. Этот корабль был назван в честь моего знаменитого деда.
Стараясь не волноваться, я сказал, что корабль назван не моим именем, но фамилией уж точно моей, ибо Дмитрий Гулиа - мой родной дедушка.
- А если я сейчас позвоню капитану и спрошу о тебе - он подтвердит?
Я ответил, что обязательно подтвердит, так как мы с ним хорошо знакомы - и я назвал имя, отчество и фамилию капитана.
Лейтенант захлопнул журнал протоколов, приветливо посмотрел на меня и предложил всем нам присесть.
- И чего вы связались с этими:! Лейтенант не стал вслух называть их обобщающим оскорбительным названием. Затем встал, вышел в предбанник и громко сказал: 'Все свободны! И чтобы не хулиганили больше!' И, снова зайдя в комнату, он уже обратился к нам: 'А если вам была нужна машина, зашли бы к нам, и мы вам помогли бы!'.
Лейтенант вышел на площадь, где бедные евреи продолжали ждать такси. Он остановил первую проезжавшую мимо 'Волгу', властно сказав водителю: 'Отвезёшь их, куда скажут!' - и записал номер машины. Мы сердечно попрощались с милиционером, а бедные евреи с тоской провожали нашу машину взглядами. Я помахал рукой молодой еврейке.
- Пусть вообразит, что с начальником целовалась! - горделиво подумал я, и эта мысль согрела мне душу.
Водитель попался говорливый. Он горячо поддержал взгляды Фёдора на то, кто виноват в убывающем количестве такси в Одессе, а также в других наших бедах, включая отсутствие воды 'в кране'. А когда мы проезжали по длинной одесской улице 'Цвинтер', он спросил нас, знаем ли мы в Одессе улицу, по одну сторону которой сидят, по другую - лежат, а посредине - едут? Оказывается, это и есть улица 'Цвинтер', по одну сторону которой - сплошные тюрьмы, а по другую - кладбище. И сама улица от этого последнего и получила своё название, ибо 'Цвинтер' по-украински и есть кладбище. Так весело мы доехали до дома Фёдора в Ильичёвске.
Тамара взяла отпуск на месяц, а у меня отпуск - двухмесячный. Правда, я почти две недели отпуска провёл в Москве в различных загулах, но на недельку я оставался 'не у дел'. И я решил хоть последнюю неделю отпуска побыть добрым семьянином. И сделать это надумал так.
Родители моей жены Лили поменяли свой тбилисский дом на дом в городе Дунаевцы, Хмельницкой области. А это недалеко от Одессы. Вот и договорились мы, что Лиля на обратном пути заедет в Одессу, и мы погостим у Фёдора и Леры. А по легенде, я, сперва заеду к Фёдору один, чтобы разобраться с ним в научно-технических вопросах, а числа 15 августа Лиля подъедет в Одессу, я встречу её и отвезу в Ильичёвск.
Получилось так, что поезда в Москву и из Хмельницкого чуть ли ни встречались на вокзале Одессы. Тамара знала о прибытии Лили, а та про Тамару, конечно же, нет. Кое-как я проводил одну и встретил другую - тоже очкастую блондинку, так что они едва не столкнулись лбами.
Но сюрприз ждал нас в Ильичёвске дома. У Фёдора оказался в гостях начальник Ильичёвского порта, который и при Тамаре часто заглядывал на огонёк, и был знаком с ней, как с моей женой. Когда мы с Лилей приехали, начпорта, увидев Лилю, поздоровался с ней, как со старой знакомой. А Фёдор учтиво так начинает их знакомить. Лиля протягивает руку, а начпорта сердится:
- Вы что, все разыгрываете меня, что ли? Я же с супругой Нурбея Владимировича давно знаком. Ну, подтвердите же хоть вы, Тамара! - взмолился начпорта.
- Ах, Тамара! - зашипела Лиля и бросилась догонять меня вокруг стола. В отличие от 'хилой' Тамары, гимнастка Лиля живо догнала меня и, как обычно, располосовала мне лицо. Начпорта так ничего и не понял, ведь Лиля с Тамарой были внешне очень похожи, но звали их, конечно же, по-разному.
Конфликт был вскоре улажен, мне смазали царапины йодом, и мы все весело сели за стол пить за прибытие Лили. Начпорта периодически вздрагивал, и как бы в шутку, приговаривал:
- Как это я вас сегодня разыграл, а?
Сексуальный домушник
В Курске меня после утверждения доктором 'зауважали' ещё больше. Многое прощали, например, избыточное 'жизнелюбие' (в смысле вина и женщин), но были вещи, за которые я всё же подвергался критике.
Пару раз в год, кажется к 1-му мая и к 7-му ноября (если кто не помнит - это великие пролетарские праздники) подводились итоги 'социалистического соревнования' (поясняю - это 'муть голубая'). Победившая в соревновании кафедра награждалась денежной премией.
Я, как человек аналитического ума, решил разузнать, откуда 'ноги растут' у этого премирования. Насчет аналитического ума я это не зря сказал. Студенты нашего института придумали стишок, за который ректорат и партком ругали в Обкоме Партии:
'Ума нет - иди в Пед,
стыда нет - иди в Мед,
любишь навоз - иди в Сельхоз,
ум аналитический - иди в Политехнический!'
Поясняю - в Курске было четыре вуза - педагогический, медицинский, сельскохозяйственный и наш - самый 'аналитический' - политехнический. Ректорат и партком, получив 'втык' за 'чванство', боролись против этого стишка. Но, видимо, недостаточно, так как он был намалеван даже на фасаде института краской из аэрозольного баллончика. Так как я преподавал именно в политехническом, то сомнения насчет моего аналитического ума меня не глодали.
Уж если я упомянул о парткоме нашего вуза, продолжу, что секретаря парткома звали Володей. Он был моим сотрудником, работавшим на нашей кафедре доцентом, и более того - моим другом. Лиля его хорошо знала по постоянным застольям у нас на квартире - сказывалась территориальная близость к нашему 'аналитическому центру'.