Страница 127 из 231
Второе письмо пришло от Тани. Оказывается и в общежитие, где я жил, тоже приходил агент КГБ и задавал те же вопросы Лукьянычу, и уже выпившим, Саиду и Моте (Жижкин притворился спящим и от ответов самоустранился). Соседи сказали, что деньги я люблю - а кто же их не любит? Баб тоже - а кто же их не любит? Водку тоже - а кто же её не любит? Насчёт сексуальной ориентации они ничего не поняли, но когда прозвучало слово 'пидорась' (так они его услышали), то соседи это слово восприняли как мат, и со словами 'сам ты пидорась' избили агента и вышвырнули его вон. А потом ребята позвонили Тане и всё ей рассказали.
- Берегись КГБ, - писала мне Таня, - эти черти кого хочут засадят, держись от них за километр! - переживала она, и по этой причине не очень следила за стилистикой текста.
Посоветовавшись с Тамарой, я зашёл в институтский отдел кадров, где было ещё две комнаты с надписями 'Первый отдел' и 'Второй отдел'. Первый отдел мне показался надёжнее, и я заглянул туда. За столом у окна лицом ко мне сидел мужчина в штатском с военной выправкой, а по бокам комнаты лицами к стенам сидели за своими столами две дамы. Я подошёл к мужчине и представился. Он встал и, протянув мне руку, сказал: 'Капитан Кузнецов!'. Только я начал говорить с ним по существу, как капитан хорошо поставленным голосом приказал своим дамам: 'Всем прошу покинуть помещение!', и дамы чётко, по-военному, чуть ли ни строем вышли из комнаты.
На мой рассказ капитан отреагировал спокойно и попросил пару дней на консультации. Я вышел от него с сознанием выполненного долга. Через два дня я нашёл на своём столе на кафедре записку, что меня ждут в Первом отделе.
После обычного приказа своим дамам, капитан Кузнецов посоветовал мне зайти в городской отдел КГБ к капитану Неронову, который в курсе дела и ждёт меня. Листок с адресом, номером комнаты и телефоном Неронова был вручён мне.
- Неронов, Неронов, - фамилия интересная, - подумал я, - не соответствовала бы она и привычкам капитана! 'Знаковая' фамилия, как сказали бы сейчас. Неронов оказался мужчиной совершенно ординарной внешности, встретив которого на улице, никогда не узнаешь - таких тысячи. Но военная выправка при штатском костюме была. После рукопожатия, Неронов закурил сигарету и предложил мне: 'Садитесь, курите!'
- Всё, сейчас вербовать будут, - подумал я и не ошибся.
- Биография у вас чистая, - медленно начал Неронов, - извините, но пришлось вас проверить по прежним адресам местожительства. Город у нас такой - много иностранцев! А среди них: - Неронов выразительно помолчал, - сами понимаете, вы человек учёный! Они охотно общаются с нашими молодыми учёными, и что скрывать, пытаются их вербовать:
Я внимательно слушал, не отводя глаз от капитана Неронова. 'Вот он - агент КГБ, такой, как в детективах описан, и в фильмах показан! Сейчас предложит сотрудничать - дёшево не дамся!' - решил я. И действительно, предложение о сотрудничестве поступило. Входить в контакт с иностранцами и доносить, если что:
Надо сказать, меня и самого интересовали иностранцы. Они жили в новой гостинице 'Волга' (или 'Волна', я уже позабыл!), мимо которой я, идя в общежитие к Тамаре, проходил, и видел их живые, выразительные лица за стёклами ресторана на первом этаже. На столах - Мартини, Чинзано, и всё такое импортное. 'Простых' наших, туда не пускали, а ведь так хотелось!
И я, согласившись с Нероновым, что действительно оградить страну от происков империалистов надо, высказал своё видение вопроса. Где вступать с иностранцами в контакт? Не в женском же общежитии, где я живу. И не в нашей институтской столовой, где очередь на час.
- А вот если бы у меня был пропуск в ресторан 'Волга' на два лица, - вкрадчиво предложил я, - и оплаченные посещения в нём, то очень даже можно было бы войти в контакт! Я сносно говорю по-английски, 'второе лицо' - по-немецки, и думаю, что мы могли бы оказать посильную помощь:
Я уже мечтал о том, как мы с Тамарой познакомимся с какой-нибудь заграничной парой, договоримся с ней, что якобы они вербуют нас, а мы - их, и пьём-гуляем за счёт спецслужб! Мечта моя, наверное, так явно проступала на моём лице, что Неронов разочарованно поднялся со своего стула, пожал мне руку и сказал:
- Хорошо, мы подумаем, и если что - найдём вас!
- Приятно было познакомиться, - угодливо проговорил я, и добавил, - а за того вашего агента, которого мои приятели побили, вы уж, пожалуйста, простите! Парни необразованные, простые - а он 'пидорась', да 'пидорась'. Обидно показалось!
- Если он дурак, то поделом ему! - уже раздражаясь, металлическим голосом закончил разговор Неронов.
- Дурак он или сволочь? - наверное, размышлял Неронов после моего ухода, - кандидат наук, учёный - значит не дурак. Остаётся одно - сволочь!
- Дурак ты, а ещё кандидат наук! - вспылила Тамара, когда я рассказал ей о моём предложении Неронову. - И не мечтай, что я с тобой буду вербовать иностранцев! А узнаю, что ты этим занимаешься - брошу тебя тут же!
Что ж, сигнала от Неронова так и не поступило. А бросила меня моя Тамара всё равно, этим же летом. Потому, что не могла не бросить. Но могла ли она представить себе, как ей повезло в жизни, что она это сделала - не знаю, скорее всего, нет.
А случилось вот что. Выделили мне квартиру - трёхкомнатную в новом девятиэтажном доме, как раз рядом с гостиницей 'Волга' (или 'Волна'), где так много незавербованных иностранцев. Четвёртый этаж, вид с лоджии на сосновый бор. Пройдёшь по бору около километра - пляж, берег Жигулёвского моря. В плавках можно из дома выйти, что мы потом и делали. А зимой - прямо на лыжах - и в бор, на лыжные тропы, где гуляли когда-то мы с Тамарой:
Так вот, нужно было срочно давать ответ - беру я квартиру, или нет. А Лиля велела мне самому ничего не брать, потому что надуют, и требовала вызвать её. Ну, думаю, приедет, даст согласие, и уедет. А нам с Тамарой будет в новой квартире раздолье.
Но видимо, в своих оценках обо мне, как личности, правы оказались оба 'оценщика' - и Неронов, и Тамара. Хочу ещё раз предупредить неопытных: учёная степень не гарантирует того, что её обладатель не дурак, а увлечение Гёте и Кантом (с его 'нравственным законом внутри него'!) - не гарантирует того, что знаток и почитатель этих гениев - не сволочь!
Я дал телеграмму в Тбилиси, и послезавтра Лиля была уже в Тольятти. Квартира ей понравилась, и я согласился её взять, но Лиля затеяла в ней ремонт. Обои, видите ли, не те, сантехника плохая, окна в щелях! Наташа, не раздумывая, въехала в новую квартиру, хотя там и обои с сантехникой были похуже, да и щели пошире:
Одним словом, не могли мы больше встречаться с Тамарой. Мне-то легче, я мог запить, чего не могла себе позволить Тамара. Но почти месяц она ходила в больших тёмных очках. Люда укоризненно говорила мне, что она плачет по ночам, глаза все красные - вот и носит очки.
- Люда, - спрашивал я соседку Тамары, - ты умная, ты всю нашу с Тамарой историю знаешь. Скажи, что мне делать, как поступить? Мне ничего путного в голову не приходит!
Люда только опускала глаза и тихо отвечала: 'Не знаю'.
Оставив Лилю разбираться с её ремонтом, я, уже в отпуске, уехал на месяц в Москву к Тане. А официально - консультироваться по докторской диссертации. Справедливости ради надо сказать, что и это последнее тоже имело место.
Ещё на съезде механиков в 1966 году я познакомился с известным учёным в очень близкой мне области знаний - динамики роторов (маховики и супермаховики - это и есть по-научному 'роторы') профессором Бессоновым Аркадием Петровичем из института Машиноведения (ИМАШ) Академии наук СССР. К нему только поступил в аспирантуру талантливый молодой человек (ровно на год младше меня), которому руководитель ещё не выбрал тему. Аркадий Петрович загорелся идеей дать своему аспиранту тему по супермаховикам, причём переменного момента инерции.
Надо сказать, что тематика эта - очень сложная, я бы сказал, головоломная, мало кому понятная. Эксперименты с фотографированием при стробоскопическом освещении (попросту, как-бы при 'остановленном' вспышкой молнии процессе перемотки гибкой ленты) в таком супермаховике, показали ряд совершенно необъяснимых явлений. Лента то начинала загибаться в петлю, то вообще складывалась и начинала наматываться в другом направлении. Эти эксперименты я провёл в Тбилиси ещё в 1966 году, но не смог дать им научного объяснения и отложил фотографии в 'долгий ящик'.