Страница 119 из 231
Посыл был понят, и в ответ в пол опять затарахтели. После полуночи стуки затихли, казалось, что всё устаканилось. Несмотря на призывы Наташи раздеться и бурной любовью выразить 'гадам' своё презрение, я так и сидел одетым часов до двух ночи на стуле, а потом так же одетым прилёг. В шесть часов утра я встал. Наташу разбудить мне так и не удалось, она не открывая глаз, стала пинаться ногами. Тогда я бесшумно открыл дверь и, выглянув на лестницу, посмотрел вниз - там было пусто. Тихо захлопнув дверь, я как кот, мягкими прыжками, в секунду спустился на два этажа. Начиная с третьего этажа, я шёл спокойно, а уж из подъезда вышел вальяжно, гордо, и не торопясь. Попробуй, докажи, откуда я! И подняв воротник пальто, я прогулочным шагом двинулся к общежитию.
В дверь общежития пришлось стучать довольно долго - дежурная тётя Маша спала и никого не ожидала в гости полседьмого утра. Извинившись, я наврал: 'Только что из аэропорта!' - и прошёл к себе на второй этаж. Вот откуда меня уж никто не выгонит! Хорошо дома!
Днём я несколько раз заходил на кафедру химии и всё-таки застал Наташу. Она была в огромных солнцезащитных очках, не очень-то скрывавших густо напудренный фингал. 'Дермаколов' тогда у нас ещё не было!
- Всё о'кей! - жизнерадостно воскликнула она. - Утром он снова позвонил в дверь, и я открыла. Первым делом он спросил про фингал, а затем уже про то, почему я его не пустила. Я и ответила, что приняла его за пьяного, хотя и сама была выпивши. Он простил меня, и мы даже немного поддали с утра. Приехал он всего на один день, вечером уезжает. Заскочил сюда он нелегально, его послали в командировку в Свердловск поездом, а он быстро самолётом - и сюда. Боюсь, как бы не заразить его, придётся напоить до поросячьего визга, чтобы не приставал. Мы-то уже свои, зараза к заразе не пристаёт! - успокоила она меня.
Мне ничего не оставалось, как принимать пачками тетрациклин с норсульфазолом. Весь вечер я просидел у Абросимовых, они никак не могли понять, почему я не у Наташи. Я придумывал всякие небылицы, - устал, дескать, надоело, надо же и у себя дома побыть. Лена хитро улыбнулась мне - подумала, наверное, что-то про 'критические' дни. Как будто мы по-пьянке их замечали!
Гене пришла из Баку (его родины) посылка с фруктами, называемыми 'фей-хоа'. Я очень любил эти фрукты ещё по Грузии и ел их с удовольствием. Гена мне и надавал с собой этих, снаружи зелёных, а внутри красных, с сильным запахом йода фруктов, вкус которых описать трудно. Фрукты были уже немного перезрелые и мягкие, полежавшие, наверное, изрядно в ящике при пересылке.
А поздно вечером в общежитие прибежала Наташа, заскочила к Абросимовым, где тут же и рассказала, что муж приезжал. Лена, укоризненно посмотрела на меня; Абросимовы ведь про мужа знали, в отличие от меня. Мы забрали 'фей-хоа' с собой, по дороге захватили выпивку, закуску и потопали на пятый этаж обмывать отъезд мужа.
- Не дала ему! - хвасталась Наташа, - напоила в усмерть и он почти не приставал. А потом - в Курумоч!
Мы постелили на матрасы чистые простыни и спешно легли 'спать'. Я изрядно задержался на матрасе Наташи и уже за полночь перебрался на свой.
Утром, часов в семь, меня разбудили вздохи и причитания Наташи. Горел свет, Наташа стояла на коленях над своим матрасом и плакала, почему-то разглаживая простыню руками.
Я вскочил и увидел, что простыня на том самом месте, как говорят, 'в эпицентре событий', была вся в каких-то багровых пятнах с фиолетовыми каёмками, пахнущими больницей.
- Ты дала ему! - вскричал я, схватив даму за горло, - а меня опять обманула! Вот он тебя и заразил какой-то страшной болезнью, а самое худшее, что ты успела заразить и меня! Теперь бициллином не отделаешься!
Наташа с рыданиями призналась, что, конечно же 'дала' ему, муж всё-таки, а обманула, чтобы не нервировать меня.
- Что теперь делать, что теперь делать! - причитала несчастная обманщица в отчаянии. Да и я был недалёк от этого - не хватало только этой новой 'могилёвской' болезни, которую принёс из этого города 'наш муж' Игорь. До меня, кажется, стал доходить тайный и ужасный смысл названия этого города:
Я снял простыню, чтобы посмотреть пятна 'на просвет' и обомлел: на матрасе лежали раздавленные в блин мои любимые фрукты - 'фей-хоа'! Видимо, вечером я их второпях положил на Наташин матрас, а она, не заметив зелёных фруктов на фоне зелёного же матраса, накрыла их простынёй. И тут мы их размолотили в блин в наших любовных схватках!
- Наташа, а ведь бутылка с тебя! - сказал я плачущей леди загадочным тоном. Леди повернула ко мне удивлённое, заплаканное, с фингалом лицо, а я поднёс к её носу раздавленные фрукты с непривычными запахом и для русского уха названием.
- Ети твою мать! - только и сумела произнести моя прекрасная леди.
- Маму не трогай! - пригрозил я ей, и послал её, радостную, в магазин - за бутылкой.
С тех пор непривычное для русского слуха название этой экзотической фрукты стало для меня ещё и неприличным:
Счастливая новогодняя ночь
Эффект двойной удачи - избавления от мужа и неизвестной болезни, поверг меня с Наташей в эйфорию, а она, в свою очередь, в загул. Мы и так вели не особенно скромный образ жизни, а теперь и вовсе перестали стыдиться общественности. Ходили на виду у всех в ресторан 'Утёс', имевший в городе дурную славу, и напивались там до чёртиков. А по ночам бегали в этот же 'Утёс', где у сторожихи Гали можно было купить пол-литра 'Российской' за 5 рублей (вместо 3,62 в магазине).
Но неумолимо приближался Новый 1968 год. Про студентов мы (я то ничего, у меня занятий не было, а вот Наташа была задействована в учебном процессе!) совсем уже позабыли, как вдруг часов 9 утра в дверь квартиры зазвонили.
Наташа вскочила с матраса и, подбежав к двери, грозно спросила: 'Кого носит в такую рань?'.
Я не слышал, что ей ответили, но в комнату она вбежала резво и приказала: - Матрасы - в ту комнату, сам тоже! Забыла про зачёт, который назначен на 8 часов утра! Студенты припёрлись!
Я 'мухой' оказался с нашими матрасами и подушками в маленькой комнате, туда же полетели пустые бутылки и остатки закуски, после чего дверь закрылась. По своеобразному гулу я понял, что в большую проходную комнату запустили группу. Платье и бельё Наташи валялись на её матрасе, и я понял, что она принимает студентов в тонком, старом и рваненьком халатике на голое тело! Хотя бы волосы в порядок привела, а то шиньон ведь на боку висит!
- Все заполните зачётки, чтобы мне осталось только подписать! - услышал я голос Наташи, не пришедшей ещё в себя после вчерашнего. Студенты, сопя, принялись заполнять: 'Химия - Летунова - зачтено - 29.12.67', после чего доценту Летуновой, то есть Наташе оставалось только расписаться. Ведомость предусмотрительные студенты тоже принесли с собой. Наверное, лаборант помог, так бы не дали.
За десять минут с группой было покончено. Студенты говорили 'спасибо', и по одному выходили на лестницу. Покончив с группой, Наташа, улыбаясь, вошла в маленькую комнату. Шиньон, как я и предвидел, был на боку. Наташа повалилась на матрас и покрылась нашим общежитейским ('реквизированным', т.е. украденным) одеялом с головой. Мы проспали ещё часика два, после чего отправились на улицу в поисках пива.
В Тольятти, городе в Жигулях, где к историческому заводу, начавшему выпуск знаменитого 'Жигулёвского', ходил городской автобус ? 104, пива днём с огнём не отыщешь! Совдеповский парадокс, который я называю 'шахтинским синдромом'. Побывав как-то зимой в командировке в городе Шахты, где терриконы стоят прямо в городской черте, я замёрз в номере гостиницы. И на мой вопрос - в чём дело? - администратор ответил: 'Угля нет!' А уголь можно приносить прямо с улицы вёдрами!
Но дело не в шахтинском синдроме, а в том, что я уже начинал спиваться и понимал это. Наташа - героиня! Я встретился с ней через четверть века после описываемых событий, и она была жива-здорова, даже продолжала работать доцентом. Правда, уже не в Тольятти. Но, как минимум, пара мужиков живших с ней после меня, померли от пьянства и такой жизни. Помер бы и я, если бы: