Страница 103 из 231
- Что ты, что твой начальник, что секретарь райкома - вы все нерусские мне безразличны, даже не противны, а именно безразличны. Вы, не мужчины - кавказцы, не люди, а кобели. Вы не уважаете женщину, вы ничего не понимаете в ней. Вам не нужна ни её красота, ни её душевные качества. Вам лишь бы 'отметиться', 'кинуть палку'. Поэтому и к вам такое отношение. - Не мотай головой, - резко сказала она, - ты же сам рассказывал, что у тебя любимая женщина в Москве, что она такая красивая, добрая и так любит тебя. Да и ты не можешь жить без неё! А напрашивался трахаться ко мне, некрасивой проститутке, которую первый раз в жизни видишь! Ну, не кобель ли ты после этого?
- Допустим, оставила бы я тебя у себя. А что с тебя брать, кроме, прости меня, мочи на анализ? А с твоего начальника можно было бы и слупить чего-нибудь, не будь он таким хитрым! А теперь - иди к себе в купе и дай мне выспаться! Меня муж будет встречать, мне надо хорошо выглядеть! Я допил чачу и вышел не попрощавшись. Люба захлопнула за мной дверь и заперла её на замок.
Московские мытарства
Ростов мы с Гераклом проспали, хотя и договорились 'проводить' Любу и 'посмотреть в глаза' её мужу. Проснувшись поздно, мы снова принялись за прежнее, и допились до того, что начали целоваться. Я называл Геракла гением, а он меня - надеждой грузинской науки.
- Не мешай мне делать тебе добро! - как обычно с пеной на углах губ, убеждал меня Геракл. - Кто я такой? - риторически спрашивал себя Геракл и сам же отвечал: я - утильсырьё! Я скоро уйду с моей должности, но я должен воспитать тебя достойным преемником! Иначе они - эти сволочи - растерзают, разорвут тебя на части! И не спасёт никто, даже я, если уйду с моей должности!
Геракл, видимо, был 'помешан' на своей должности, тем более чувствовал, что 'они, эти сволочи', вскоре всё-таки спихнут его и назначат 'молодого, но уважающего старших'. И он хотел, чтобы у этого 'молодого' создалось впечатление, что именно он, Геракл, готовит его на своё место. Чего только не вообразишь себе по-пьяни!
Я, целуя Геракла, благодарил его 'как брата' и корил себя за то, что думал о нём плохо, попав под влияние 'этих сволочей'. Подъезжая к Курску, мы допились почти до чёртиков и чудом не сошли с поезда, почему-то в поисках шампанского. В результате уже в Москве проводник так и не смог нас поднять. Поезд, простояв на Курском вокзале положенное время, уехал в тупик на Каланчёвку. Мы проспали в вагоне ещё часа два и только потом, бодая головами двери, стены, и другие препятствия, вышли из тупика на площадь Трёх вокзалов. В ближайшем магазине Геракл взял-таки бутылку шампанского и исполнил 'мечту идиота'. Мы откупорили её, и выпили из горла, обливаясь пеной. Была середина марта, в Москве на газонах лежал снег, а тротуары уже были в жидкой грязи.
Таня работала днём и должна была прийти домой часов в пять вечера. Поэтому мы с Гераклом поехали в гостиницу 'Москва', где у него был 'блат' с администрацией. Он устроился в номер, и мы успели там ещё выпить. Затем, уже в шестом часу я, волнуясь, позвонил Тане и, наконец, услышал её голос. Голос был весёлым, она, конечно же, поняла, что я 'выпимши'. Я писал Тане, что еду с начальником, и она пригласила нас зайти к ней в гости вместе.
Мы взяли 'что положено', поймали такси и вскоре были у знакомого до боли дома ? 6 по Ивовой улице. Таня весело встретила нас в подъезде, мы долго целовались, Геракл говорил, что завидует нам и так далее. Игорька дома не оказалось, он опять был у тётки Марины. Таня сказала, что специально оставила его там, зная о моём приезде.
Я был рад видеть Таню такой весёлой и похорошевшей - ведь оставил я её плачущей, больной и отощавшей до предела. Геракл продолжал надоедать нам своей 'завистью', пока Таня, почесав в голове, ни пригласила знакомую - соседку по дому - Тосю. 'Она с водителями гуляет, чего бы ей с твоим начальником не гульнуть!' - шепнула мне Таня.
Вскоре подошла и Тося - полненькая смешливая дамочка, чуть постарше нас с Таней, и мы дружно 'загудели'.
Проснулся я в постели с Таней и узнал, что Геракл увёз Тосю к себе в гостиницу. Я с поспешностью бросился исполнять свой мужской долг, ещё не вполне веря в реальность происходящего.
Да, Таня была той же, что и раньше. Можно было даже надеяться, что у неё за это время никого не было. Хотя, кто их, баб, знает! Я вспомнил, как чуть было ни изменил Тане с Любой. Ладно бы, просто изменил, а ведь мог и 'нехорошую' болезнь принести. Там, в Гори, если и слыхали про презервативы, а может, даже кто-нибудь и видел их 'живьём', то использовать всё равно никто бы не стал. Не джигитское это дело - резинками баловаться! Риск - благородное дело, да и потом в то далёкое время этот риск был не смертельным - СПИДа ещё и в помине не было!
Что меня толкнуло на попытку секса с Любой? Ведь Таню я любил искренне, жестоко страдал без неё. Мечтал увидеть её и жил этой мечтой, особенно садясь в поезд. Отчётливо осознавал, что Люба некрасива, совсем не в моём вкусе, и она не скрывала, что пропустила через себя сотни, если не тысячи мужчин. До сих пор не могу понять, что сподвигнуло меня на моё предложение 'одному выйти'. Нет, наверное, это не только выпивка. Видно, права была опытная Люба, сравнившая нас с кобелями.
В ВАК я был приглашён на 1700. Комиссия эта находилась в здании Министерства высшего и среднего специального образования СССР, что на улице Жданова (теперь - Рождественке). Как заканчивало работать Министерство, начинали работать секции ВАК. Я, показав приглашение, зашёл в помещение, нашёл нужную комнату, сел на свободный стул в коридоре и стал ждать вызова.
Надо сказать, что днём я успел зайти в ЦНИИС к Фёдорову и Недорезову. Впервые увидев их после Грузии, я понял, насколько они близки и дороги мне. Люди смотрят прямо в глаза, от них не ждёшь фальши, лицемерия, обмана. Если нужно сказать правду - они говорят её, им бояться некого. Даже трудно предположить, что они относятся к тому же роду, что и люди на Кавказе. Или это так мне повезло с моими знакомыми - тут и там?
Я рассказал Фёдорову о моём вызове в ВАК. Он сразу погрустнел, тихо проговорил: - Это козни Домбровского! - и продолжил, - Нурибей, ты должен знать, как он выглядит - это худой высокий, прямой старик с гривой седых волос. Он страшно близорук, носит очки с толстыми стёклами, постоянно щурится и держит бумажки, которые читает, у самого носа. Разговаривает очень эмоционально, умеет привлекать слушателей на свою сторону. Несмотря на умные речи, ни черта, - Дмитрий Иванович пристально посмотрел мне в глаза и повторил, - ни черта не понимает в науке! Уже не понимает, - поправился он, - наверное, раньше что-то и понимал. Он тут же будет хулить меня перед всеми, обвиняя во всех грехах, но ты соглашайся. - И, заметив, что я собираюсь возражать, повторил с металлическими нотками в голосе, - соглашайся, а то он впадёт в ярость. Я просто требую, чтобы ты соглашался, мне плевать на его мнение, а вреда он может принести много. Это очень опасный человек!
Имея такое напутствие Фёдорова, я сидел на стуле у дверей комнаты секции 'Строительные и дорожные машины', и смотрел на входящих туда людей. Проходили какие-то полные дамы, пожилые мужчины в помятых костюмах и с шаркающей походкой. И вдруг - я увидел именно того, кого описал мне Фёдоров: высокий, прямой, элегантный пожилой человек с длинными седыми волосами, одетый в отглаженный, отлично сидящий на нём серый костюм. Человек быстрой походкой зашёл в дверь, но я успел заметить, что он держал под мышкой - это был хорошо знакомый том моей диссертации в тёмно-коричневом коленкоровом переплёте.
- Домбровский! - с ужасом подумал я, и стал ждать вызова, как на Страшный суд.
Наконец из двери высунулась строгая женщина в очках и позвала: 'Гулиа!' Я поднялся и вошёл. Меня пригласили сесть на стул возле стены. Передо мной стоял длинный стол, за которым сидели входившие в комнату немолодые люди, совершенно безразлично, без всякого интереса, глядевшие на меня. Так глядят даже не на вазу, не на унитаз, а так глядят на штепсель, радиатор водяного отопления, стул, наконец. Без тени каких-либо эмоций, ни положительных (ваза), ни отрицательных (немытый унитаз).