Страница 53 из 58
Я так редко пишу, но это лишь потому, что жизнь здесь так сера и однообразна. Я застыл тут, а человек, как и все живое, – вечно в движении, вечно в нем что-то умирает и нарождается, каждый момент его – это новая жизнь, проявление скрытых сил, возможностей: жизнь текуча, и в этом ее красота. Всякое желание и попытка остановить ее, увековечить момент счастья или несчастья – это смерть для жизни, рабство. Поэтому я отворачиваюсь теперь от своей жизни – стоячего болота, – и не хочется мне о ней писать а расписывать. Теперь я дремлю, как медведь зимой в своей берлоге, осталась только ясная мысль, что весна придет, и тогда перестану сосать свою лапу и все оставшиеся еще в душе и теле силы проявятся. Буду жить. Я продолжаю сидеть в одиночке, с тем же товарищем и в общем доволен. Работаю на машине около 5 часов в сутки. Читаю теперь больше. Снова получаю «Правит. вестник». Питаюсь достаточно. Хлеба всего даже не съедаю. Ты, дорогая, не беспокойся, не думай, что пишу для успокоения. Я эти успокоения ненавижу. Они обидны. Ведь если бы ты, например, скрывала от меня какую-нибудь беду, мне было бы ужасно больно. Мы ведь можем жить правдой и знать все. Не нужно мне ничего посылать, да и почти что нельзя, только сало, сахар, хлеб – но это все здесь есть. А за шоколад, виноград и конфеты, которые Ясик хочет мне прислать, я очень благодарен, мы это как-нибудь съедим вместе – устроим целую пирушку, пригласим Янека и друзей и будем вспоминать минувшее время, – а теперь приходится пользоваться этим только «в придумку». Марыльке, к сожалению, не могу написать. Передай ей от меня сердечные приветы и рукопожатия, и Янеку-шалуну и Стефану поцелуи. Друзьям и родным приветы. Имела ли ты известия от отца? Что там у него? Пошли ему от меня крепкие объятия и поцелуи. Можно ли теперь свободно переписываться с Варшавой? Как там живут наши родные?[156]Стремлюсь туда всей душой. Надо кончать.
Обнимаю тебя и целую крепко.
Твой Феликс
С. С. Дзержинской
Москва, 18 марта 1917 г.
Дорогие мои Зося и Ясик!
Получили ли вы мою телеграмму и открытку, отправленные после моего освобождения?
Теперь уже несколько дней я отдыхаю почти в деревне, за городом, в Сокольниках, так как впечатления и горячка первых дней свободы и революции были слишком сильны, и мои нервы, ослабленные столькими годами тюремной тишины, не выдержали возложенной на них нагрузки. Я немного захворал, но сейчас, после нескольких дней отдыха в постели, лихорадка совершенно прошла, и я чувствую себя вполне хорошо. Врач также не нашел ничего опасного, и, вероятно, не позже чем через неделю я вернусь опять к жизни.
А сейчас я использую время, чтобы заполнить пробелы в моей осведомленности [о политической и партийной Жизни] и упорядочить мои мысли…
Я уже с головой ушел в свою стихию.[157]
Твой Фел[икс]
С. С. Дзержинской
Москва, 27 мая 1918 г.[158]
Дорогая моя!
Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время – это одно непрерывное действие…
Мысль моя заставляет меня быть беспощадном, и во мне твердая воля идти за мыслью до конца…
Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу… Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам. Сейчас предстал перед нами величайший наш враг – настоящий голод. Для того чтобы получить хлеб, надо его отнять у тех, у кого он имеется, и передать тем, у которых его нет. Гражданская война должна разгореться до небывалых размеров. Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля – бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным…
Физически я устал, но держусь нервами, и чуждо мне упыние. Почти совсем не выхожу из моего кабинета – здесь работаю, тут же в углу, за ширмой, стоит моя кровать. В Москве я нахожусь уже несколько месяцев. Адрес мой: Б. Лубянка, 11.
Быть может, ты найдешь оказию, чтобы написать мне о себе и Ясике.
Ваш Фел[икс]
С. С. Дзержинской
Москва, авгуох (примерно 22) 1918 г.
Дорогая!
Прости, что не пишу. Душою с вами, а времени нет. Я постоянно, как солдат, в бою, быть может, последим…
Целую вас.
Твой Ф. Д.
С. С. Дзержинской
Москва, 29 августа 1918 г.
Зося моя дорогая и милый мои Ясик!
В постоянной горячке, я не могу сегодня сосредоточиться, анализировать и рассказывать.
Мы – солдаты на боевом посту. И я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу. Моя воля – победить, и, несмотря на то, что весьма редко можно видеть улыбку на моем лице, я уверен в победе той мысли и движения, в котором я живу и работаю…
А здесь танец жизни и смерти – момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий…
Ваш Фел[икс]
С. С. Дзержинской
[Берлин][159] 28 октября 1918 г.
Моя дорогая!
Только сегодня в 12 часов мы едем дальше. Вчера здесь состоялся ряд собраний, на которых выстукал Либкнехт, а потом – демонстрация. Демонстрантов разгоняли шашками, имеются тяжело раненные. Часть демонстрантов прорвалась через полицейские оцепления и остановилась перед [советским] посольством, приветствуя его, размахивая шапками и платками, провозглашая возгласы «Hoch!».[160] Это лишь начало движения. Массы ждут переворота. Недостает лишь группы пионеров с достаточной волей и авторитетом.
Роза[161] все еще сидит, и неизвестно, когда ее освободят. Ожидают, что скоро. Либкнехт полностью солидаризуется с нами. В более широких кругах партии слаба еще вера в собственные силы, и отсюда чисто «пораженческие» настроения.
Над нами (Россией), по-видимому, собираются тучи не только со стороны Антанты, но и Германии, и нас, вероятно, ожидает период очень тяжелой борьбы.
Карского[162] австрийцы не пустили, и вчера он обратно уехал в Москву, чтобы поехать в качестве нашего консула в Варшаву.
Шлю привет Марыльке, Стефану и Янеку.
Крепко обнимаю и целую вас.
Ваш Феликс
А. Э. Булгак
Москва, 15 апреля 1919 г.
Дорогая Альдона, я не знаю, о чем писать, с чего начать после такой долгой разлуки…
Я хотел бы увидеть тебя, и, может быть, лишь тогда ты почувствовала бы, что я остался таким же, каким был в те времена, когда я был тебе близок не только по крови. Трудно писать, и в коротком письме – в мертвых словах – что ж я мог бы сказать! Объяснить тебе всего я в письме не могу – разные люди понимают по-разному, да и не каждый сумеет переварить в уме все то, что душа выстрадала в муках многолетних скитаний. Одну правду я могу сказать тебе – я остался таким же, каким и был, хотя для многих нет имени страшнее моего.
Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня, помимо идеи – помимо стремления к справедливости, – ничто не определяет моих действий. Мне трудно писать… Я – вечный скиталец – нахожусь в движении, в гуще перемен и создания новой жизни… Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания – быть в движении, как пущенный из пращи камень, пока не достигну конца – отдыха навеки. Задумывалась ли ты когда-нибудь, что такое война в ее действительных образах? Ты отталкивала от себя образы разорванных снарядами человеческих тел, раненых на поле боя и воронов, выклевывающих глаза у еще живых людей. Ты отталкивала эти страшные картины, ежедневно стоящие у нас перед глазами. Меня ты не можешь понять. Солдата революции, борющегося за то, чтобы не было на свете несправедливости, чтобы эта война не отдала на растерзание победителям-богачам целые многомиллионные народы. Война – ужасная вещь. На нас двинулся весь мир богачей. Самый несчастный и самый темный народ первым встал на защиту своих прав – и дает отпор всему миру. Хотела б ли ты, чтобы я оставался в стороне? Альдона моя, ты не поймешь меня, поэтому мне трудно писать. Если б ты видела, как я живу, если б ты мне взглянула в глаза – ты бы поняла, вернее, почувствовала, что я остался таким же, как и раньше.
156
Товарищи по партии. – Ред.
157
В партийную работу в рядах Коммунистической партии. – Ред.
158
С 1 февраля (14 по новому стилю) 1918 года декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР от 26 января 1918 года в СССР был введен новый календарь, принятый в Европе и Америке. – Ред.
159
В Берлине Ф. Э. Дзержинский находился тогда проездом на обратном пути из Швейцарии, куда он ездил на несколько дней, чтобы повидаться с женой и сыном после восьмилетней разлуки. – Ред.
160
«Да здравствует!» (нем.). – Ред
161
Роза Люксембург сидела в германской тюрьме. – Ред.
162
Карский – Юлиан Мархлевский должен был поехать в Вену в качестве дипломатического представителя РСФСР. – Ред.