Страница 39 из 61
Близкий гул моторов застал их врасплох. Сырой плотный туман, словно губка, вбирал в себя звуки, и когда на узкой лесной дороге, ведущей к заимке, показался бронетранспортер в сопровождении мотоциклистов, Алексею показалось, что немцы выросли из–под земли. Бежать было поздно – вокруг заимки открытое пространство, и проскочить его незамеченным мог разве что человек-невидимка. Поэтому, едва успев захватить вещмешки, они поспешили зарыться поглубже в тот самый стог, служивший им ночью постелью.
Алексей с нервной дрожью прислушивался к голосам немцев. Судя по всему, они расположились здесь надолго. Он мысленно поблагодарил осторожного Никашкина за его совет провести ночь не в добротно срубленной избушке с нарами, на которых лежали туго набитые сенники из рогожи, и где была печка с запасом дров, а в стогу, сложенном неподалеку от заимки.
Будь они в избушке, их уже затравили бы, как зайцев. Хотя, кто знает, что будет дальше…
Алексей слушал. Громче всех разговаривали трое. Видимо, они стояли почти возле стога – два немца и один русский.
– Отшень красиф, отшень… Немец сильно коверкал русские слова, но понять его речь можно было.
– Ви знайт, господин Бобкофф, эта… при-ро-да мне напоминаль Бавария.
– О да, герр полковник: места здесь отменные. Подобострастный голос русского таял, как воск на сковородке.
– Изволю-с заметить, сам царь Петр хвалил эти края, бывал тут не раз.
– Пиотр? Император… Вспоминаль, вспоминаль… Питерсберг, кароши город. Вилли! – обратился полковник по-немецки. – Ружья готовы?
– Яволь, герр оберст! – раздался в ответ молодой крепкий баритон.
– Гут, – сказал полковник и вновь перешел на русский: – Господин Бобкофф, ви зваль этот мужик, егерь.
– Слушаюсь, герр полковник! Кузьма! Кузьма-а! Ты что не слышишь, олух царя небесного! Поди сюда.
– Иду… – ответил ему чуть хрипловатый, прокуренный бас. – Чаво надобно?
– Как стоишь перед господином офицером!? Шапку сними, дубина.
– Ну, снял…
– Кусьма, ви нас проводить… как это… охот. Паф, паф! Понималь?
– Что ж здесь непонятного. На охоту, так на охоту…
– Господи полковник хочет поохотиться на диких кабанов, – объяснил Бобков. – Вот ты ему и покажешь, где тут и что. Да смотри мне, чтобы все было в лучшем виде!
– Дикий кабан чай не заяц… – проворчал Кузьма вполголоса. – От него самому впору деру дать.
– Ты что-то сказал? А шомполов не хочешь!? Голос Бобкова, визгливый, бабий, захлебнулся от наигранного рвения.
Кузьма что-то буркнул невразумительное в ответ и умолк.
– Герр полковник, – опять залебезил Бобков. – Не имеете желания перед охотой откушать?
– Кушаль? Зер гут. Карашо. Только мальо…
– Конечно, конечно, мы скоренько. У меня тут колбаска домашняя, сало, разносольчики… И водочка – хе, хе! – отменная-с…
Немцы удалились. Алексей облегченно вздохнул и подумал о Бобкове: «Каков подлец! Предатель…»
Но тут раздались шаги, тяжелые и неторопливые, зашуршало сено, и в нору, куда забился Алексей, хлынул свет. На него глянуло крупное бородатое лицо с припухшими веками, под которыми глубоко запрятались острые буравчики глаз. У стога с охапкой сена в руках стоял широкоплечий, чуть сутуловатый Кузьма. На мгновение их взгляды столкнулись. Затем Кузьма, ни единым движением или звуком не выдав своего удивления, положил охапку на место и теперь осторожно принялся дергать сено рядом.
– Давай, давай, рус мужик! Шнель! Шнель! Бистро! – закричал кто-то из гитлеровцев; и добавил по-немецки: – Готлиб, Курт и ты Вольфганг, помогите этому старому увальню. Иначе он будет там полчаса ковыряться, а в костер подбросить уже нечего.
«Вот не везет… – почему-то спокойно подумал Алексей, слыша гогот немецких солдат, направившихся к стогу. – Ну что же, попробуем прорваться. Сколько их там? Впрочем, какая разница…»
Не колеблясь, он разрушил тонкую преграду из сена, отделявшую его от немецких солдат, и нажал на спусковой крючок трофейного «шмайсера».
Стрельба ошеломила гитлеровцев; расположившись вокруг костра, они завтракали, нанизывая на длинные прутики кусочки сала и подрумянивая их на огне. Солдаты бросились врассыпную и попрятались кто куда: за бронетранспортером, в рытвинах, за избушкой, под мотоциклами.
Мельком взглянул на Кузьму – егерь при первых выстрелах упал, обхватив голову руками – Алексей скомандовал Георгию и Никашкину:
– Прижимайте их к земле!
Ефрейтор и Фасулаки открыли огонь.
В несколько прыжков перескочив открытое пространство между стогом и мотоциклами, выстроенными с чисто немецкой любовью к порядку в ряд, он вскочил в седло одного из них, на ходу пригвоздив очередью солдата, попытавшегося помешать ему.
Мотоцикл завелся с первой попытки. Дав полный газ, Алексей, круто вывернул руль и подъехал к стогу.
– Быстрее! – крикнул он. Никашкин и Фасулаки не заставили себя долго ждать, и, взревев мотором, мотоцикл помчал по дороге от заимки…
Обозленные гитлеровцы настигали – Алексей водил мотоцикл неважно, чего нельзя было сказать о немецких солдатах. Они стреляли вдогонку, почти не переставая. Солдаты старались если и не попасть, что на ходу было довольно трудно, то, по крайней мере, пощекотать нервы беглецам, вывести их из равновесия.
Никашкин, который отстреливался, сидя в коляске, неожиданно охнул и затих.
– Жора, что с ним? – крикнул Алексей, заметив, как ефрейтор поник головой, выронив автомат. – Ну, что ты там копаешься?!
– Все, нету Никашкина… – с горечью в голосе сказал Фасулаки. Он обернулся и погрозил кулаком в сторону немцев.
– Ну, мать вашу немецкую, суки позорные! – выругался он. – Вы у меня еще попляшете…
И затеребил Малахова:
– Товарищ лейтенант! Чуток притормозите! Вдвоем нам не уйти. Я с ними тут… потолкую… Георгий с ненавистью скрипнул зубами.
– Сиди! Уйдем… – крепче сжал руль Алексей.
И почувствовал, как вдруг стало трудно дышать будто грудь сдавило тисками: эх.
Никашкин, Никашкин, товарищ верный… Как же так, Евграф Никашкин, как теперь… без тебя?
Наконец выскочили на широкий, искромсанный танковыми гусеницами тракт. Неподалеку виднелся мост через реку, но Алексей не рискнул ехать в ту сторону. Мост охранялся, и встревоженные пальбой, устроенной преследователями, солдаты охраны уже забегали, занимая оборону в окопах на обочине.
На малой скорости перевалив тракт, мотоцикл углубился в редколесье. Ветки больно стегали по лицу, но Алексей не обращал на это внимания.
Дороги здесь не было, и теперь приходилось пробираться сквозь кустарники, лавировать с опасностью для жизни среди деревьев. Скорость мотоцикла резко упала, но все равно им удалось немного оторваться от преследователей.
Однако Алексею вскоре пришлось остановиться. Путь преградил топкий ручей, приток реки, а на его противоположной стороне высился густой сосновый бор, где и вовсе было не проехать. Оставив мотоцикл, Малахов и Фасулаки перебрели ручей и, на ходу огрызаясь короткими очередями – немцы были уже в сотне метров – скрылись среди деревьев…
Фасулаки, кусая губы, сдерживал стоны: наспех перебинтованная грудь Георгия вздымалась неровно, при этом издавая хрипы. Изредка Алексею казалось, что Фасулаки уже не дышит, и лейтенант прикладывал ухо к окровавленным повязкам, чтобы услышать стук сердца.
Малахов нес его на спине около получаса, иногда переходя на бег. Сухое гибкое тело Георгия было легким, и в другое время при других обстоятельствах такая ноша Малахова особо не затруднила бы. Но теперь, после тяжких испытаний, выпавших ему за последнюю неделю, окаменевшие мышцы ног сводила судорога, а временами они просто отказывались повиноваться. Когда уже совсем становилось невмоготу, и когда даже неимоверные усилия воли пропадали втуне, Алексей не опускался – падал на землю, неизменно стараясь при этом не уронить Фасулаки, смягчить своим телом неизбежный при этом удар.
Отдыхал он недолго. Минуты две, может, чуть больше. Едва острая боль в мышцах тела становилась назойливо ноющей и дыхание приходило в норму, Малахов опять подхватывал Георгия и спешил уйти подальше, в спасительную лесную чащу.