Страница 4 из 129
Бандит подал ему лист бумаги и сказал:
— Вот, сударь, вексель банкирского дома Массеи и Коми, на дом Ротшильда в Париже. Проставьте цифру и подпишите ваше имя.
Гонтран подписался, отчетливо написав сумму в сто тысяч экю.
— Теперь, ваша светлость, — добавил разбойник, — мне ничего больше не остается, как поблагодарить вас и пожелать вам счастливого пути.
Джузеппе галантно предложил руку Леоне и довел ее до кареты; молодая женщина, слегка наклонившись к нему, прошептала:
— В Париже… через неделю.
Я буду там, взглядом ответил ей Джузеппе.
Гонтран ничего не видал и не слыхал, но сердце у него замерло. Карета помчалась, оставив мертвую лошадь на дороге.
— Леона, — грустно сказал маркиз. — Я люблю вас!
— О, я знаю это, — отвечала она, — вы добры и благородны, Гонтран.
— Но поклянитесь мне, что этот человек лжет, что он действительно никогда не видал вас.
— Клянусь вам! — спокойно проговорила она. Эта женщина лгала.
II
Прошел месяц с тех пор, как Леона и Гонтран де Ласи вернулись в Париж. Маркиз реализовал свое имущество, и сто тысяч экю были выплачены разбойнику. Никто не знал, благодаря какой катастрофе внезапно расстроилось состояние Гонтрана.
У маркиза был дядя, шевалье де Ласи, старый холостяк, богач, имевший шестьдесят тысяч ливров годового дохода. Шевалье шел семьдесят восьмой год. Возвратясь в Париж, маркиз рассуждал так:
— Мой дядя стар и разбит параличом, он проживет самое большее четыре или пять лет. У меня есть еще двадцать тысяч ливров годового дохода, и они всегда останутся у меня. Вместо того, чтобы удовольствоваться процентами, я трачу капитал. Но я хочу, чтобы Леона была счастлива.
Любовь Леоны сделалась целью жизни для Гонтрана, его мечтой, его счастьем. Он кокетливо обставил ей маленькую квартирку на улице Порт-Магон и почти все время проводил у нее, разорвав со светом. Леона была, однако, грустна; улыбка, которую Гонтран принимал за выражение любви, стала более чем редкой. Она сделалась сумрачна, и когда он спрашивал ее о причине, Леона, не отвечая, пожимала плечами. Гонтран мало-помалу вступил в ту фазу страсти, которую называют мукой любви: он ревновал ее к тени, к мысли, к неизвестному… Иногда ему приходил на память бандит Джузеппе, и он невыносимо страдал. Леона часто выходила из дому под различными предлогами. Гонтран не смел следовать за нею: такое поведение возмутило бы ее. В продолжение нескольких дней она дулась на него безо всякой причины: вскоре ссоры сделались чаще… Любовь начала походить на пытку.
Однажды утром маркиз приехал в десять часов; Леоны уже не было. Это показалось ему странным, так как она редко вставала ранее полудня. Однако в течение нескольких дней неровность и резкость характера молодой женщины настолько усилились, что Гонтран примирился с ее ранним выходом и приводил себе тысячу доводов, чтобы объяснить его необходимостью. Маркиз прошел не останавливаясь через столовую и зал в маленький будуар, обитый светло-серым шелком, с лакированной мебелью и украшенный тысячью безделушек с фантастической роскошью, введенною в моду аспазиями нашего времени. Маркиз подошел к туалетному столику и взял лежавшую на нем тщательно запечатанную записку; он разорвал конверт и, небрежно развалясь на кушетке около камина, начал ее читать. Но едва он прочел первые строки, как переменил свою непринужденную позу и выпрямился.
— Это невозможно! — вскричал он. — Этого не может быть! Этого не будет!
По мере того, как маркиз читал записку, губы его становились белыми от волнения, лицо изменялось, жилы на шее надувались и принимали сине-багровый оттенок. Наконец, дочитав записку, он с гневом скомкал ее, разорвал на несколько мелких кусочков и бросил их на ковер. Затем он сильно дернул сонетку и позвал хорошенькую камеристку… Молодая девушка вошла.
— Ты должна знать, где твоя госпожа, — сказал он ей. — Ты это знаешь и скажешь мне…
— Клянусь вам, маркиз…
— Не клянись, это бесполезно. Вот тебе кошелек с двадцатью пятью луидорами, возьми и говори…
Манон протянула свои красивые розовые пальчики и осторожно взяла кошелек.
— Если госпожа откажет мне, — начала она, — я буду рассчитывать на доброту господина маркиза для получения другого места. Госпожа в Париже, на улице Ришелье, номер 60.
Глаза молодого человека загорелись от ревности.
— Леона обманывает меня! — прошептал он. Субретка чуть заметно пожала плечами, как бы говоря:
«Может ли господин долее сомневаться в этом!»
— О! — сердито вскричал маркиз, — кто осмелится похитить у меня сердце Леоны, тот умрет!
И, быстро поднявшись, он направился к выходу.
— Сударь, — окликнула его субретка, — вы спросите там неаполитанского графа Джузеппе.
Холодный пот выступил на лбу у маркиза.
— Джузеппе, — пробормотал он, — так это он!
И, вернувшись в комнату, Гонтран взял кинжал, который привез из Италии и подарил Леоне, любившей оружие, золоченые стилеты и красивые пистолеты с рукоятками из слоновой кости.
Гонтран де Ласи сел в карету и приказал везти себя на улицу Ришелье. Кучер помчался во весь опор; молодой человек быстро вошел в помещение привратника и спросил, может ли он видеть графа Джузеппе.
— Граф уехал, — был ответ.
— Уехал?
— Час назад.
— Один?
— Нет, с дамой.
Крик бешенства вылетел из судорожно сжатого горла Гонтрана.
— О, — прошептал он, — с ней!
— Сударь, — сказал ему привратник, — не вы ли маркиз де Ласи?
— Да. Что вам надо от меня?
— Вот письмо, оставленное дамой, которая уехала вместе с графом.
Гонтран разорвал конверт и жадно начал читать:
«Милый!
Так как, по всему вероятию, Манон выдаст мою тайну, я решила написать, чтобы подать вам совет. Я уезжаю, не ищите меня. Вы любите меня, а я — увы! — не могу ответить вам тем же. Любовь рождается внезапно. Судьбой мне не дано было полюбить вас; я носила в своем сердце одну и притом единственную любовь, и эта любовь, как небесный огонь, озаряла невзгоды моей жизни. Я была маркизой, стала авантюристкой; вы были богаты, а я хотела роскоши, золота и драгоценностей. Я разыграла с вами любовную комедию, чтобы скорее увлечь вас, хотя не любила вас. Человек, которого я люблю и любила всегда, — разбойник Джузеппе. Он богат и теперь примирился с правительством обеих Сицилии. Мы едем в Неаполь, где он женится на мне. Мы будем там счастливы. Прощайте, дорогой маркиз, забудьте меня и позвольте мне остаться вашим другом.
Леона, когда-то маркиза Пиомбо.
P. S. Кстати: ваш дядя шевалье де Ласи, на наследство которого вы рассчитываете, собирается сделать духовное завещание в пользу вашего кузена барона Бартоло. Наша связь сильно рассердила доброго старика».
Этот post-scriptum объяснил поведение Леоны: Гонтран разорился, и она не хотела любить его дольше.
Де Ласи зашатался, как человек, оглушенный громом, и упал навзничь: маркиз лишился чувств.
Когда Гонтран очнулся, то увидал себя на собственной кровати: он заболел горячкой. Его перенесли на улицу Порт-Магон, в маленькую квартиру, где все так живо напоминало ему Леону. Маркиз подумал, что видит страшный сон, и позвал:
— Леона, дорогая Леона…
Леона не появлялась, но дверь отворилась, и какой-то человек, которого маркиз никогда не видал раньше, подошел к нему.
— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил он Гонтрана. Маркиз, сильно удивленный, смотрел на этого человека.
Хотя уже одно присутствие постороннего лица, фамильярно, почти дружески спрашивающего о состоянии здоровья маркиза, могло показаться ему странным, его особенно поразила своеобразная наружность незнакомца Он был высокого роста, худой и уже в пожилых годах, хотя лицо его принадлежало к числу тех, на которые время не налагает своей печати. Его черные волосы, с кое-где пробивавшеюся сединою, были коротко острижены; глаза, серые и глубокие, мрачно блестели и свидетельствовали об энергии и умении владеть собою; на тонких губах была насмешливая улыбка, в которой виднелось глубокое презрение и полнейшее разочарование в жизни. Одет он был в черный сюртук, застегнутый по-военному и украшенный розеткой.