Страница 75 из 101
Это все равно, что я сейчас приду к отцу и попрошу у него оружие, серебро и корабли. Я! Взрослый муж с семью рунами! Стыдоба!
А им не стыдно!
— Потому конунг Харальд снял с десницы золотой браслет и подарил бритоголовому. И всему люду повелел ходить в сольхусы и говорить с солнечным богом, приносить дары и хвалить. А еще конунг надел на шею цепочку с золотым кругом, мол, отныне он служит круглому богу. И конунгова жена тоже вышла с кругом, и сыны его.
Понятно, почему чужим жрецам позволено говорить здесь, в военной ставке.
Теперь я окончательно уверился, что ритуал закончил лживый Гачай. Втерся в доверие к Ульвиду, вызнал про ритуал, а как подвернулась возможность, так принес кровавые жертвы, сказал нужные слова и замкнул про́клятый круг с мертвецами. Ему что норды, что бритты — всё одно, чужаки. Пусть хоть вымрут! И перевернул драугров в свою выгоду, раз их жрецы главнее наших стали.
Жаль, Тулле не слышит этот рассказ. Как бы он ответил?
— А чего же наши жрецы? Смолчали? — глухо спросил Херлиф.
И я вспомнил, что его отец всегда гонял солнечных от дома, не пускал говорить ни с нордами, ни с бриттами.
— Сам знаешь, из наших богов жрецы только у Мамира. Орсовы женщины не в счет, они, как и мы, служат богам не словами, а делами. Так вот, говорят, что приходил к конунгу Мамиров жрец, с трудом на тинг пробился…
С трудом? Мамиров жрец? В Сторбаше у Эмануэля всегда почетное место как на тинге, так и за столом.
— … говорил с конунгом. Сказал, что это еще не беда, беда впереди будет. Появится враг сильнее и страшнее, и потонет Бриттланд в крови и золоте. А Харальд погнал его прочь, мол, смердит от жрецовых одежд и костей. А рядом с конунгом сидел служитель круглого бога, весь в золотом и блестящем. Раньше-то они в тряпках ходили, головы от ступней не подымали, а нынче вон как переменились.
Тут рассказчик перешел на шепот. Мы уже и дышать забыли, чтоб ни словечка не пропустить.
— А третьего дня, ближе к ночи, на Сторборг хлынули драугры. Часть их пошла с запада, как раз через нас. Вальдрик остался держать оборону с сильнейшими ребятами, а нас отправил в город. Он сразу понял, что это не те же самые драугры, как раньше, не оборонить ему рунный дом. Так и не вернулся.
— Почему не те же самые? — спросил я.
— Они шли не как раньше. Сам бился с драуграми?
— Угу.
— Значит, должен понять. Раньше-то они шли не вместе, а как попало, слабый рядом с сильным, копье рядом с топором. А тут прям как живые! Сначала лучники. И откуда только луки со стрелами нашли? Немного их было, правда, но троих наших убили. На ограду бросаться с копьями не стали, пропустили вперед сильных молотобойцев, чтоб снесли частокол. А потом мы ушли, — парень замолчал и продолжил, лишь дождавшись моего кивка: — Так вот, с запада шла одна дружина драугров, большинство же напало с юга.
— С реки? — не поверил Энок.
— С нее самой. Мы только добежали до первых домов, как увидели, что Сторборг уже знает про нападение. Говорят, они вынырнули прямо из воды плотной толпой, смели караульных, не кинулись на ближайшие дома, а разделились на хирды и пошли по улицам. Убивали всех, кого видели. Затрубили луры, народ проснулся… И стало еще хуже. Люди спросонья выскакивали из домов и погибали под ржавыми мечами. А дальше…
А дальше мы уже знали от встреченных на дороге беглецов.
— И долго Харальд будет сидеть здесь? Чего ждет? Кораблей, чтобы уйти из Бриттланда? Или круглый бог должен со дня на день упокоить мертвецов? — раздраженно спросил Херлиф.
— Войско ждет. Хирды понемногу подходят и рекой, и лесом. А еще он позвал сильнейших воинов во всем Бриттланде, сторхельтов! Когда они подъедут, тогда и навалимся на мертвое племя.
— А что, драугры подождут вместе с Харальдом?
— Не знаю. Пока вот не наступают. Хотя кое-кто поговаривает, что мертвяки ждут того же, только со своей стороны. Мол, скоро поднимутся драугры-сторхельты, и тогда нам всем конец, — парень широко улыбнулся. — А про круглого бога… Мы думали, после потери Сторборга Харальд прогонит жрецов-обманщиков и призовет наших, но нет. Мамировы жрецы всегда опричь людей живут, в душу не лезут, а захочешь спросить у них чего, так замучаешься искать. И уважения к конунгу у них не больше, чем к сопливому карлу. А золотые жрецы все время под рукой, трутся рядышком, шепчут конунгу разное, хвалят, кланяются. И на всё у них есть ответ. А если кому-то не понятны их слова, так они сразу же и растолкуют глупому, разжуют до последней крошечки.
— Потому что они у бога и не спрашивают ничего. А людской язык гибок, много всего навертеть может, — раздался голос Тулле.
Я и не заметил, как они вернулись.
— Как так не спрашивают? — нахмурился я. — Какие же они жрецы тогда?
— Хитрые. По их вере только один человек может говорить с богом, а остальные слушают его слова и повторяют другим. Они не зрят ни в прошлое, ни в настоящее, ни в будущее, потому у них есть ответы на все вопросы.
— Это как?
— Это как если меня спросят, будет ли завтра дождь, — сказал Альрик. — Я скажу, мол, скорее всего, будет, но, может, и нет. И для этого не нужно рубить пальцы, смотреть в тьму или кидать руны. И на такие вопросы я могу отвечать с утра до ночи без устали.
— То ж пустая болтовня выходит, — растерялся я.
— Так и есть. Хватит языками чесать попусту. Лучше гляньте, кого я нашел!
Из тьмы за пределами кострового света вынырнул Стейн, напряженный, с выдвинутой челюстью. Понимает, что ласково его не примут.
— И зачем привел? — спросил я хёвдинга, игнорируя неульвера.
А ведь он осильнел, получил шестую руну, перешел в хускарлы.
— Говорит, моченьки нет, так обратно в хирд тянет. Ни ест, ни спит, только об ульверах и думает, — Альрик тоже не милосердничал с отступником.
Ребята из рунного дома встали, распрощались с нами, похлопали по спинам Простодушного, Булочку и Плосконосого, показали, где их кострище. Один порывался остаться да поглядеть, как у нас разговор пойдет, но его уволокли приятели.
— Пусть сам скажет, — буркнул Вепрь.
— Так и есть, — развел руками Стейн. — Прикипела моя душа к вам. Вставал я в стену щитов с другими хирдами, бился с ними бок о бок, делил еду и эль, а всё одно — чужие. Когда был ульвером, так в бой шел, как на пир! А с другими — в тягость. То под руку подвернутся, то твоего драугра зарубят, хотя он почти убитый был, то в спину щитом треснут. Как в свином хлеву плясать пытаюсь. Нет там нашей удали, нет плеча к плечу, нет единства.
Альрик хитро улыбался, слушая его речи, и поглядывал на меня.
— Как я и говорил, зла за уход не держу, — сказал Беззащитный. — Если ты одолел страх перед почти измененным, можешь вернуться.
Стейн выдохнул, расслабился, почти улыбнулся.
— Но условие то же самое. Если хотя бы трое ульверов откажутся принять, значит, не быть тебе в моем хирде.
Бывший ульвер стоял перед нами с честным видом, переводя взгляд с одного хирдмана на другого. Мы молчали.
— Эгиль, Бьярне, Вепрь, Тулле! Вы ж меня знаете. Сколько зим с вами перезимовали, сколько битв прошли. А Облауд…
— Погиб, — качнул головой Тулле.
— Жаль. Он бы за меня вступился. Я в бою хорош, никогда слова наперекор хёвдингу не говорил, не то что некоторые, — он скосил глаза в мою сторону. — Надо грести — гребу, надо копать — копаю, надо стрелы метать — пожалуйста. Да, пуганулся немного. Но я ж рядом с тобой стоял, Альрик. Едва-едва с твоим мечом разминулся! Кровь от разрубленных тобой на лицо брызнула. Я и подумал, что умереть от врага как-нибудь еще согласен, но от руки своего… Как же тогда в бой ходить? Куда смотреть: вперед или назад оглядываться? Не хочу я в стену вставать, поджидая удара в спину.