Страница 44 из 98
Косы был великолепен на поле в кнаттлейк. Я уверен, что и в бою он отлично себя показывает. Но вот рассказчик из него плохонький. Говорил мерно, скучно, однообразно. Ни похвальбы, ни чувств.
— Я думал, кому меч уступить, мож, кто на руну поднимется, так все на меня показали. Ну, я и начал им головы рубить. Тут их главный, косматый, что твоя баба, и говорит: «У меня волосы длинные, красивые, не хочу, мол, их пачкать кровью, может кто подержит?» Ну, заплечный бати и намотал его патлы на кулак. Я только замахнулся, а этот как дернется! Видимо, хотел, чтобы я своему руки подрубил. Да только хрен там плавал — дядька-то здоров. как бык, даже не шелохнулся.
Что было дальше, мы так и не узнали.
Музыка переменилась. Заиграли пронзительно дудки, задребезжали бубенцы, безрунный раб с круглым безволосым лицом тоненько затянул песнь на непонятном языке. И из боковой двери выбежали девицы, едва одетые. Живот голый пупком сверкает, вместо юбки — штаны прозрачные, через которые и ноги, и задницу разглядеть можно, плечи голые, груди болтаются, одной полоской ткани прикрытые. Но при этом некрасивые девки. Волос черный, глаза черные, сами низенькие, жирком подернутые, будто целыми днями сиднем сидели да пироги лопали.
И давай они под музыку вертеться! Задом крутить, грудью колыхать, животом гнуться. А куда им деваться? Кто таких уродин купит? Вот и приходится им, бедным, тереться о мужчин, похоть вызывать.
Одна к нашему столу подбежала, закружилась возле конунгова сына. А много ли мальчишке надо? Поплыл он, только что слюной на стол не капает. Схватила она его за цепь на шее и за собой поманила.
А следом и остальные девки разбежались.
Кеттил Кольчуга проводил их взглядом и рассмеялся.
— Расскажу тогда и я. Ох, давно это было! Помнишь, Арнодд, тогда на спрутов в Кувшине охотились? Я тогда с одной вдовой познакомился, только шестую руну разменял. Хускарл! Гордый, что твой конунг. Вот и заглянул в гости на пиво и полежать. Плыву я по женскому животу, качаюсь на волнах так, что аж дом дрожит. И тут врывается мужик с топором. Я опешил, думаю, брат или отец. Ну, и дальше наяриваю, думаю, сейчас закончим и поговорим. Жениться там или вирой обойдемся.
Кеттил вроде бы говорил негромко, но со вкусом и азартом. Не хуже скальда.
— А он орёт, мол, муж ейный. «Зарублю говнюка!» — кричит. «Убью суку»! И топором машет. Я думаю, если уж умирать, так хоть с удовольствием. И давай веселей бабу жарить. Баба орёт, муж её орёт, а я, знай себе, потею. Тут он меня как рубанет по спине! Я уж подумал, что в дружину к Фомриру с членом наперевес попаду, голяком! Ан нет! Топор от кожи отскочил. Я ведь тогда пару дней как перешёл. Не знал ещё, что у меня кожа крепче железа.
Вон оно чего! Значит, не показалось мне на кнаттлейке! Он и впрямь словно в кольчуге ходит.
— Закончил я свои дела. Хотел вещи забрать, так ведь машет топором, окаянный, не даёт ни за что схватиться. И оружия при себе нет, чтобы отмахнуться. Да и стыдно. Я ж думал, что вдова, а это мужняя жена. По всем видам выходит, что я виноват. Вот я и выбил дверь. Бегу, значится, дождь идёт, грязь шлёпает, и я, голозадый, мчусь на пристань. А за мной этот мужик бежит, орёт. Копьё мне в спину швырнул так, что синяк остался. На корабле уже наш тогдашний хёвдинг меня прикрыл, мужика успокоил. А я его через два года на хольмханге всё же зарубил. Злопамятный он был. А ведь если бы не мстил, так ещё жив был бы.
Посмеялись мы, еще по кругу выпили.
В общем зале то одно развлечение, то другое. И музыка разная, и певцы голосистые, и танцевали танцы иноземные, и скальд выходил, песнь о подвигах Рагнвальда затянул. А мне даже поворачиваться туда лень. Уж больно хорошо за нашим столом сиделось. И люди тут веселые. Душевные. Слушал я их истории, и нравилось мне, что не хвастались хельты своими подвигами боевыми, хотя ведь наверняка немало их было. Больше шутили.
Вскоре и Магнус вернулся, растрепанный, взмокший, но улыбка до ушей расползается. А золотой цепи на шее нет. Дороговато встала ему уродливая рабыня. Ничего, утром ему отец объяснит, за что стоит платить золотом, а на что и эйрира потратить жаль.
Скагге Тюлень, хускарл, что победил в кнаттлейке, тоже решил высказаться.
— Плавали мы тогда по южным водам, деревни грабили понемногу. Особенно удачно, если в деревне было святилище вот этих, — Скагге кивнул в сторону солнцепоклонника. — Тогда и по домам шарить не надо, все серебро и золото там. За три месяца нагребли мы много, только жаль — рун не подняли. Уже плывём мы обратно на север, и тут за нами корабль. Клянусь бородой Фомрира, на двести весел и парус, что поле, квадратный, огромный!
Я вытаращил глаза и попытался представить такой корабль. Самый большой из всех, которых я видел, был на двадцать пять пар вёсел, и тот показался мне чуть ли не Нарловым судном. А тут сразу на сотню пар! Не в каждый фьорд такой войдет, не к каждой пристани причалит.
— Прикинули мы хрен к носу и поняли, что против такой толпы и не выдюжим, и давай на весла. Нас тридцать, все свежие и гребем, будто Нарл у нас за кормчего. А ветер переменился. Те парус развернули и за нами. Полдня вдогонку плыли. Тут наш Акун, остроглазый, как сам Хунор, глянул на корабль и давай ржать, что тот конь. Мы к нему. Что? Чего? Он нам и говорит, мол, на том корабле на веслах трэли сидят, а рунных едва ли пятеро будет. Мы весла убрали и на парусе пошли, заманиваем, значит. Они нас догнали, таранить хотели. Так где там? Они пока развернулись, мы три раза кругом обошли. Взяли их на абордаж. Воинов порубили быстро, а трэлей на весла и на север. Продали и корабль, и рабов, так я себе поместье купил, вона женился недавно.
Ого! Есть земли, где все люди кланяются солнцу! Мяса им есть нельзя, убивать нельзя. Значит, там все слабые да безрунные! Эх, если б я только за богатством гонялся, точно бы отправился туда. Но что толку, если там руну поднять нельзя?
Обожрался я так, что уже ни кусочка в горло не лезло. Голову туманило, но соображал я еще неплохо, в отличие от Магнуса, который по возвращению выхлебал еще две кружки крепкого меда, и уснул на столе. Болли Толстяк продолжал усердно кушать, и ведь не притомился даже.
Вышел я во двор опростаться, а как вернулся, в зале шум, гам! Того и гляди, ножи хватать начнут да на бой кликать. Я стороной обошел, сел на свое место и давай слушать.
Вроде бы как повздорили воины. Один — наш, второй — смугло-бородатый. То ли черноволосую бабу не поделили, то ли за блюдо какое сцепились, а может, и вовсе взгляд не понравился.
Иноземец хоть и неправильно говорил по нашему, но всё ж понять его можно было. Звал он нашего на бой, говорил, что с деревяшкой любой трэль побегать может, а ты попробуй против воина выстоять. Говорил, что топорики наши только дерево и могут рубить, а настоящее оружие — это меч. А когда он наших богов поганить начал, тут уже все поднялись. За такое и жизнью поплатиться можно!
Рагнвальд и хускарл в белых тряпках тоже встали. Конунг на наших прикрикнул, хускарл по птичьи прочирикал что-то. Тут и узкоглазый вмешался, и железячный воин заговорил. Потом северянин в мехах как хлопнет в ладоши, да еще и силу примешал. Будто земля под ногами треснула! Разом все сели на места и замолкли.
Кеттил приподнял бровь и с любопытством уставился на северянина. Тот медленно поднялся, поправил меховую шапку и так же медленно заговорил:
— Ты, конунг Рагнвальд, в начале правильные слова сказал, — и коротко поклонился Беспечному. — Все воины хотят узнать, кто самый сильный да умелый. Да только ради праздного любопытства незачем жизни тратить. Для того вы играете в кнаттлейк. Для того и у других народов есть свои игры. Мы не хотим смертей. Вы не хотите смертей. Но наши воины жаждут посмотреть на удаль рунных из других земель и себя хотят показать. Чтобы слава об их силе разнеслась по всем морям!