Страница 31 из 94
Начиная с конца XII в. обращение к памяти, все еще в большей степени основанное на устных формах, чем на письменных, занимает большое место в схоластической системе университетов. Несмотря на растущее число школьных рукописей, запоминание основных курсов и устных упражнений {диспуты, кводлибеты202 и т. д.) остаетс главным приемом в работе студентов.
Вместе с тем в рамках риторики и теологии разрабатываются теории памяти.
В V в. языческий ритор Мартианус Капелла в «Бракосочетании Филологии и Меркурия» (De nuptiis Philologiae et Mercurii) воспроизводит в напыщенных выражениях классическое различение мест и образов как «воспоминание с помощью вещей» и «воспоминание с помощью слов». В трактате Алкуина «Риторика и добродетели» мы видим Карла Великого, который знакомится с пятью частями риторики и доходит до памяти.
«Карл Великий: Что ты теперь скажешь о памяти, которую я считаю самой благородной частью риторики?
Алкуин: Что я могу сделать иного, чем повторить слова Марка Туллия [Цицерона]? Память - это шкаф для всего, и если она не станет охранительницей того, о чем вспоминалось, другие дарования оратора, сколь бы выдающимися они ни были, обратятся в ничто.
Карл Великий: Не существует ли правил, которые научили бы нас, как можно ее приобрести и умножить?
Алкуин: У нас нет для этого никаких других правил, кроме заучивания наизусть».
Алкуин, видимо, не знаком с приписываемой Цицерону (чей трактат «De Oratore», так же как и «Institutio Oratoria» Квинтиллиана, был практически неизвестен) риторикой «Ad Here
После этого Бонкомпаньо напоминает о фундаментальном различии, существующем между естественной памятью и память искусственной.
В связи с последней Бонкомпаньо приводит длинный перечень «знаков памяти»204, составленный на основании Библии, в число которых, например, включен петушиный крик, ставший для св. Петра «знаком мнемоническим».
Основные системы средневековой христианской морали, включающие добродетели и пороки, Бонкомпаньо вводит не только в науку о памяти, превращая их в signacula - «мнемонические метки» (см.: Yates. Р. 71), но и, что, быть может, самое главное, в область, выходящую за пределы искусственной памяти, и рассматривает в качестве «основного упражнения памяти» воспоминание о рае и аде или скорее «память о рае» и «память об областях ада», прибегая к этому в то время, когда различие между чистилищем и адом еще не вполне оформилось. Это стало важным новшеством, после написания «Divina Commedia» вдохновлявшим на создание бесчисленных изображений ада, чистилища и рая, которые чаще всего следует рассматривать как «места памяти», чьи разделы напоминают о добродетелях и пороках. Именно «глазами памяти» [Yates. Р. 105] нужно смотреть на фрески Джотто в часовне Скровеньи в Падуе или Амброглио Лоренцетти во дворце общины Сиенны, на которых изображены Благое и Дурное правление. Воспоминание о рае, чистилище и аде найдет свое высшее выражение в опубликованном впервые в 1520 г. (наиболее значимое издание, с рисунками автора, вышло в свет в Венеции в 1533 г.) «Congestorium actificiosae memoriae» немецкого монаха-доминиканца Иоханнеса Ромберха, который знал все античные источники по искусству памяти и главным образом опирался на учение Фомы Аквинского. Ромберх, доведя до совершенства систему мест и образов, создает набросок системы энциклопедической памя ти, в котором средневековые знания расцветают в духовной атмосфере Возрождения.
Между тем теология постепенно преобразовала воспринятую риторикой античную традицию памяти.
Продолжая линию св. Августина, св. Ансельм (ум. в 1109 г.) и монах-цистерцианец Аелред из Риво205 вновь обращаются к триаде intellectus, voluntas, тетопа, которую Ансельм превращает в три «д стоинства» (dignitates) души, но в «Monologion» триада включает тетопа, intelligentia, amor206. Памятью и разумом (intelligence) мож обладать и без любви, но любовь невозможна без памяти и разума. Так же и Аелред из Риво в своем трактате «De anima» в первую очередь занят поиском места для памяти среди способностей души.
В XIII в. значительное внимание памяти уделяют два гиганта-доминиканца - Альберт Великий и Фома Аквинский. Античную риторику и Августина они дополняют в первую очередь идеями Аристотеля и Авиценны. Альберт рассуждает о памяти в трактатах «De bono» и «De anima», а также в комментарии к «De memoria et reminiscentia» Аристотеля. Он отталкивается от аристотелевского различения памяти и воспоминания. Продолжая линию христианского понимания «внутреннего человека», он включает в представление о памяти намерение, предчувствует роль памяти в воображаем и соглашается с тем, что басня, чудесное, эмоции, которые привод к метафоре, помогают памяти, но поскольку память является необ ходимым вспомогательным средством осмотрительности, т. е. м дрости (представленной в виде женщины с тремя глазами, которая способна видеть прошлое, настоящее и будущее), Альберт настаивает на важности обучения памяти, на применении мнемотехнических приемов. Наконец, Альберт, как хороший «натуралист», увязывает память с темпераментом. По его мнению, наиболее благоприятствует хорошей памяти «сухо-теплая меланхолия, меланхолия интеллектуальная» [Yates. Р. 82]. В ком же должен был обнаружить мысль о воспоминании и чувствительность к воспоминанию Альберт Великий, предвестник «меланхолии» Возрождения?
Помимо всех прочих интересовавших его проблем Фома Аквинский имел особую склонность к рассуждениям о памяти: его природная память была, вероятно, феноменальной, а искусственная память подверглась тренировке в период обучения у Альберта Великого в Кельне.
Фома Аквинский, подобно Альберту Великому, в «Сумме теологии» («Summa Theologiae») рассуждает об искусственной памяти как о добродетели осмотрительности207 и так же, как и Альберт Великий, пишет комментарий к трактату «De memoria et reminiscentia». Исходя из классического учения о местах и образах, он сформулировал четыре мнемонических правила.
1. Нужно отыскивать «символы, присущие тем вещам, которые хотят вспомнить». И Фрэнсис Йетс [Yates. Р. 87] комментирует: «В соответствии с этим методом, необходимо придумывать символы и образы, поскольку простые духовные намерения легко покидают душу, или хотя бы, так сказать, находиться в связи с телесными символами; это нужно потому, что человеческая способность познания более сильна в том, что касается sensibilia208. Вот почему способность к запоминанию расположена в чувствительной части души». Память связана с телом.
2. Затем нужно расположить «вещи, которые хотят вспомнить, в определенном порядке, таким образом, чтобы, припомнив одну какую-то черту, можно было бы легко перейти к следующей». Память есть рассудок.
3. Нужно «тщательно изучить вещи, которые хотят вспомнить, и отнестись к ним с интересом». Память связана с вниманием и намерением.