Страница 25 из 94
Таким образом, в то время как мнемоническое воспроизведение слово в слово предположительно связано с письменностью, бесписьменные общества, если не принимать во внимание некоторые практики запоминания ne vanetur141, главной из которых является пение, предоставляют памяти большую свободу и признают за ней творческие возможности.
Эта гипотеза, возможно, могла бы объяснить удивительное замечание Цезаря в «De Bello Gallico»142 (VI. 14). Цезарь пишет по поводу галльских друидов, к которым приходит учиться множество юношей: «Как говорят, они там заучивают наизусть большое количество стихов, поэтому некоторые остаются в своей школе по двадцать лет. Они полагают, что религия запрещает доверять эти тексты письму, тогда как для всего остального, для публичных и частных отчетов, они обычно пользуются греческим алфавитом. Как мне кажется, они установили такой обычай по двум причинам: они не желают ни разглашать свою доктрину, ни видеть, как их ученики, полагаясь на письмо, пренебрегают собственной памятью; ибо почти всегда бывает так, что следствием использования текстов оказывается меньшее рвение к заучиванию наизусть и ослабление памяти».
Не являются ли передача знаний, признанных тайными, и сильное желание сохранить в хорошем состоянии память творческую, а не опирающуюся на повторение, двумя главными причинами жизнеспособности коллективной памяти в бесписьменных обществах?
2. Переход от памяти, от устного высказывания
к письму, от предыстории - к древности
В бесписьменных обществах коллективная память, по-видимому, организована вокруг трех главных целей: коллективной идентичности группы, основанной на мифах, а если говорить более конкретно, то на мифах о происхождении; престиже господствующих семей, что находит свое выражение в генеалогии; и техническом знании, которое передается с помощью практических формул, в значительной степени пропитанных религиозной магией.
Появление письменности связано с глубоким преобразованием коллективной памяти. Уже с эпохи «палеолитического средневековья» появляются образы, в которых предлагается увидеть «мифо-граммы», соответствующие «мифологии», которая развивается в словесной форме. Письменность открыла перед коллективной памятью возможность продвижения вперед по двум направлениям - быстрое развитие двух форм памяти. Первое направление - ознаменование, прославление посредством памятного монумента какого-либо знаменательного события. В этом случае память принимает форму надписей; в Новое же время она вызвала к жизни некую вспомогательную историческую дисциплину - эпиграфику. Конечно, мир надписей в высшей степени разнообразен. Луи Робер отмечает его неоднородность: «Руны, тюркская эпиграфика с Орхона, эпиграфика финикийская, неопуническая, древнееврейская, сабинская, иранская, арабская кхмерские надписи - все это вещи, между собой очень не схожие»143. Например, на Древнем Востоке создание мемориальных надписей привело к все более широкому возведению таких памятников, как стелы и обелиски. Месопотамия начиная с III тысячелетия стала областью стел, на которых цари стремились обессмертить свои подвиги с помощью иносказательных изображений, сопровождаемых надписью, о чем свидетельствует стела Грифов (Париж, музей Лувра), на которой Эаннатум, царь Лагаша (ок. 2470 г. до Р. X.), сумел сохранить посредством изображений и надписей память о некоей победе. Аккадские цари особенно часто прибегали к такой форме ознаменования, и наиболее известная из их стел - стела Нарам-Сина в Сузах, на которой по желанию этого царя была увековечена триумфальная победа, одержанная над народами, населявшими Загрос (Париж, музей Лувра). В ассирийскую эпоху стела обретает форму обелиска; таковы стелы Ашшурбелкала (конец II тысячелетия) в Ниневии (Лондон, Британский музей) и черный обелиск Салманасара III, который происходит из Нимруда, обессмертивший победу этого царя над страной Мусри (853 г. до Р. X., Лондон, Британский музей). Иногда мемориальные памятники лишены надписей, и их смысл остается неясен, как в случае с обелисками из храма обелисков в Библосе (начало II тысячелетия)144. В Древнем Египте стелы выполняли многочисленные функции увековечения памяти о чем-либо: погребальные стелы, знаменующие, как в Абидосе, паломничество к семейной могиле или повествующие о жизни покойного, как стела Аменемхета, воздвигнутая при Тутмосе III; царские стелы в память о победах, как получившая название Израильской стела под Минефтахом (ок. 1230 г. до Р. X.) - единственный египетский документ, упоминающий об Израиле, вероятно, во времена исхода; юридические стелы, как стела из Карнака (напомним, что самой знаменитой из юридических стел является стела, на которой Хаммурапи, царь первой вавилонской династии (ок. 1792-1750), распорядился высечь свой Кодекс и которая хранится в музее Лувра в Париже); священнические стелы, на которых жрецы приказывали высекать перечни своих привилегий145. Однако великой эпохой надписей стала эпоха древних Греции и Рима, по поводу чего Луи Робер сказал: «О Греции и Риме можно говорить как о цивилизации эпиграфики»146. Надписи в храмах, на кладбищах, на площадях и улицах городов, вдоль дорог и даже «среди гор, в великой глуши», умножались и заполняли греко-романский мир благодаря наличию в нем исключительного стремления к меморизации и увековечению воспоминаний. Камень, чаще всего мрамор, становился носителем груза памяти. Эти «архивы из камня» придавали функциям архивов в собственном смысле слова характер настойчивой публичности, демонстрации лапидарности воплощенной в мраморе памяти и ее долговечности.
Другой формой памяти, связанной с письменностью, является документ, зафиксированный на некоем носителе, специально предназначенном для письма (имеются в виду попытки использования для этих целей кости, ткани, кожи, пепла, а также письмо на глине или воске, как в Месопотамии, бересте, как в Древней Руси, пальмовых листьях, как в Индии, либо панцирях черепах, как в Китае, и, наконец папирус, пергамент и бумага). Важно подчеркнуть, как я уже пытался это показать147, что любой документ содержит в себе черты памятника и что не существует коллективной памяти в чистом виде.
В документе такого типа письменность выполняет две главные функции: «одна из них заключается в накоплении информации, которая позволяет устанавливать общение через время и пространство и обеспечивает человека средствами фиксации, запоминания и констатации», а другая состоит в «обеспечении перехода из области аудирования в область визуальную», в предоставлении возможности «иного истолкования, перестройки и исправления фраз и даже отдельных слов»148.
По мнению Андре Леруа-Гурана, эволюция памяти, связанная с появлением и распространением письменности, существенным образом зависит от социальной эволюции, в особенности от урбанизации: «С началом распространения письменности коллективная память разорвала с традиционной направленностью своего развития лишь ради того, что представляло интерес для фиксации исключительным образом в рамках зарождающейся социальной системы. Таким образом, не следует считать простым совпадением, что письменность фиксирует то, что не создается и не живет нормальным образом, а образует костяк урбанизированного общества, средоточие вегетативной системы которого находится в области связей, возникающих между производителями, небесными или человеческими, и правителями. Новшество обращено к вершине этой системы и выборочно охватывает финансовые и религиозные акты, посвящения, генеалогии, календарь - все то, что в новых структурах городов не может быть полностью зафиксировано в памяти ни в форме последовательностей действий, ни в виде товаров»149.