Ветер

Дела у сына шли всё хуже и хуже и старшему Саттеру пришлось вернуться и начать строить город Сакраменто, вкладывая туда последние деньги. Но бог от него отвернулся. В январе 1850 года крупное наводнение сначала затопило город, а потом и вовсе смыло большую его часть, дома были деревянные и выстроены без фундамента. Дожди пропитали землю, на которой был построен Сакраменто, и реки Американ и Сакраменто, на слиянии которых построен город, вышли из берегов одновременно.

Ущерб для Саттера и всего города был значительным, потому что товары, размещенные на пристанях и складах на берегу реки не были закреплены и их смыло наводнением.

В марте наводнение повторилось и товары, главное — продукты завезённые Саттером, опять смыло. В апреле того же года в городе произошел первый крупный пожар. Второй пожар случился в ноябре и уничтожил ряд коммерческих заведений Саттера в городе, в том числе все игорные. Потом последовало ещё одно не менее серьёзное несчастье. В октябре 1850 года в порт прибыл речной пароход «Новый Свет», который доставил известие о вступлении Калифорнии в Союз. И на нём же в Сакраменто завезли холеру. Началась эпидемии, в результате которой за три недели погибло от 800 до 1000 человек, в том числе от четверти до половины врачей города. Почти восемьдесят процентов населения бежало.

Только разобрались с холерой и начали восстанавливать город как начался бунт скваттеров. Скваттеры хотели отобрать землю Саттера, пытались найти лазейки в законе, которые позволили бы им заявить права на землю, как на общественную и сделать недействительными его права на землю и тех спекулянтов, которые купили у него землю. Восстание подавили, но часть земель была всё же по суду отобрана у Джона Саттера. К 1852 году Новая Гельвеция Саттера полностью разрушилась, а форт-Саттера был заброшен. Сам он поселился в небольшом домике на пристани и пытался наладить ловлю речной рыбы и её копчение и засолку для дальнейшей продажи старателям.

Пятого мая 1852 года к нему в дверь постучали.

Швейцарец пил кофе и крикнул слуге метису Вильяму, чтобы тот посмотрел кто там. Слуга исчез за дверью и вместо него вошёл высокий, но тощий человек с чёрной бородой, чёрной нашлёпкой на глазу и страшным шрамом через всё лицо. Он оглядел седевшего на стуле Саттера оценивающим таким взглядом и посторонился, пропуская молодого человека. Русые волосы, отсутствие волос на лице, чуть курносый нос и синие, даже васильковые глаза. Располагающая такая внешность. Вот только глаза васильковые добродушия не распространяли. Холодом и властностью от них веяло, а ещё умом. За этими двумя европейцами вошли три азиата. Что это не индейцы понятно сразу, возможно алеуты, как те, что остались после ухода русских из Форта-Росс. Эти азиаты как-то незаметно проникли в комнату и даже за спиною у Джона оказались.

— Чем могу, — Саттер оглядел двух европейцев и выбрал страшного, — помочь вам, сэр.

— Себе помоги, — скривился человек со шрамом. Повязка сползла с глаза и приоткрыла дыру в глазнице. Жуткое зрелище.

— Джентльмены? — стал подниматься Джон, но тут рука хлопнула его по плечу, и он опять оказался на стуле.

— Я представляю человека, который выкупил у Русско-Американской компании ваш долг в размере тридцати семи тысяч пятисот рублей.

— Я… — начал было Саттер, но рука из-за спины снова хлопнула его по плечу.

— Есть два варианта. Вы, господин Саттер, оплачиваете долг и неустойку за одиннадцать лет по десять процентов в год, плюс все судебные издержки моего нанимателя. В сумме с учетом моего и моей команды плавания сюда — это сто восемьдесят тысяч фунтов стерлингов.

— Я… — попытался встать Джон.

— Сидеть, — с явно заметным акцентом сказал азиат за спиной. Этот молодой тоже говорил с сильным акцентом, немецким что ли. Рычащим.

— Второй вариант. Мы сейчас вызываем сюда юриста, возвращаем вам те тринадцать тысяч рублей, на которые вы поставили пшеницы и кукурузы в Ново-Архангельск, в счёт сделки и считаем сделку аннулированной. Форт-Росс и все прилегающие земли переходят моему нанимателю.

— Тринадцать тысяч? — Саттер внутренне напрягся, его мозг искал выход и вдруг словно озарение сверкнуло, — Господа, а что, если к форту-Росс я добавлю форт-Саттер и ранчо в бывшей индейской деревне Хок, оно называется «Hock Farm». И за всё за это сто тысяч долларов. — Это точно русские дурачки, только они могли полмира проплыть, чтобы потребовать тридцать тысяч своих рублей. Копейки сущие.

— Есть карта? — ну вот, точно русские идиоты и акцент не немецкий, а русский. Идиоты.

— Конечно, господа. Зовём нотариуса? — Саттер произносил это, скрестив пальцы, боясь спугнуть удачу. Земли-то не его, по факту, пусть теперь эти русские попытаются выгнать оттуда скваттеров.

— Зовём.

^{Сакраменто}

Глава 16

Событие сорок четвёртое

«…русские люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными. В бесконечных буднях и горе — праздник и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…» Максим Горький

На этот раз Совет проходил в Форте-Росс в большой комнате, дома Александра Гавриловича Ротчева — последнего коменданта самого южного на американском континенте русского поселения, который тот построил всего за два года до того, как руководство 'Под Высочайшим Его Императорского Величества покровительством Российской Американской компании (Подъ Высочайшимъ Его Императорскаго Величества покровительствомъ Россійская Американская компанія) в лице Управляющего Российско-американской компании (де-факто — правитель Русской Америки) капитана 1-го ранга Адольфа Карловича Этолина продала его капитану Джону Саттеру. За десять лет сначала управляющий, а потом арендатор Форта-Росс и всех прилегающих земель многое в доме поменял и теперь он русским не казался. Стулья как-то не так выглядят, кровать под балдахином, ружья в оружейной комнате не русские, отсутствие занавесок на окнах, всё вроде мелочи, а русским духом уже не пахнет.

За огромным столом со столешницей не меньше, чем 4 дюйма толщиной, выструганной из цельного ствола секвойи, на этих хлипких стульях, так не подходящих к монументальному столу, явно громоздкие табуреты напрашивались, сидели три капитана кораблей, сотник калмыков Дондук, командир артиллеристов капитан Николай Болоховский и управляющий колонией Леонтий Васильевич Фролов.

Разговаривали на русском, и капитан Пауль Ирби сидел взъерошенный и обиженный. Он было высказал своё супротивное мнение, но Дондук, эдак с азиатской улыбкой, умышленно коверкая английский молвил:

— Цего английская? Ты тупая? Моя руски учить, моя английский учить, моя французски учить, моя немецкий учить, моя на корабль китайский учить, мал-мал, но учить. Моя дикий азиат, а твоя белый сверхлюдь. Ай, стыдно. Твоя цего руски не учить. Нет, серьёзно, Пауль, вам жить теперь с нами и потом, скорее всего, в России, так учите уже язык по-настоящему.

Ну, сказать, что Пауль этого не понимал и был полным кретином, к освоению языка не способным, нельзя, но пока успехи были средними. На корабле, среди русских, он все морские команды и термины теперь понимал, но до полного освоения великого и могучего ох как далеко было.

— Трудный язык. Учу, — буркнул он и отвалился на спинку стула.

Стул хлипкий скрипнул, скривился, вслед за физиономией капитана, и развалился. На эльфов худосочных был сделан, настоящий мужик не по нутру ему. Капитан пересел на другой под гогот товарищей и совсем насупился. Тем не менее, старался в разговор вникнуть, да и если, что важное и его касающееся говорили, то Кох ему переводил.