Страница 105 из 113
— Целый пост на орбите для этого держать! — изумился Морозов.
— Во-первых, не только для этого. А во-вторых, понимаете, если не таскать на Луну и не поднимать с нее тормозные установки, то образуется огромная экономия топлива.
— Остроумно!
— Да. А кроме того, я должен принять участие в поисках воды. Вроде бы, понимаете, она там есть, линзами! Найти бы хоть для замкнутого цикла на двадцать-тридцать тысяч человек.
— А что, там сейчас разве людей нет? — поразился Морозов.
— Есть. Пятьдесят три человека.
Через полчаса попутчики совершенно освоились. Иногда они даже переходили на «ты».
— Забавно, — задумчиво говорил Александр Павлович, потихоньку массируя подбородок. Руки у него были в непрерывном движении, что-то перебирали, осторожно ощупывали предметы, как бы исследуя их, или гладили лицо, волосы, рукава куртки. — Ты говоришь о своих машинах как о живых существах, паите, поломки — травмы, неправильное функционирование — болезни. Не ты один такой. Я часто слышал выражение «машина жрет много бензина», так и кажется — автомобили взахлеб, с чавканием едят, пьют мазут, бензин и даже электроэнергию. — Он улыбнулся.
— Люди исстари очеловечивали силы природы. В этом и заключалась суть магии. Но ведь и вы, Александр Павлович, если покопаться, относитесь к Земле как к живому организму, — сказал Морозов. — Тоже очеловечиваете, а кому как не вам положено было бы относиться к ней как к неживому организму!
— Ага. Все-таки организму! — оживился Чугуев. — И вы туда же, паите!
— Это правда, — тихо сказал Борис Алексеевич. — А как иначе? Не поспишь, из-за нее, заразы, не поешь вовремя, переругаешься с сотрудниками, облаешь межведомственную комиссию, которая удивляется, почему наша машина не поет и ногой при этом не притоптывает. И уж после этого на полигоне шепчешь: «Ну, пошла, милая, хорошая, пошла. Покажи им, сволочам, что мы умеем делать. Вот так. От валуна вправо, валун нам ни к чему». И она вроде бы тебя слушает. Твое порождение. Твое дитя. А обернешься, все, до последнего сачка-чертежника, которому бы только отгул в самое тяжелое для работы время получить, глаз с нее не сводят, вместе с ней по полигону ползут, а сачок перед ее препятствиями даже ножонкой правой дергает, как будто лезть собирается.
— А что вы думаете? Мы как роженицы, паите! Не в физических муках, а в умственных рожаем детей своих!
— А ведь действительно — детей! — медленно сказал Морозов. — Я помню, как были на первых порах огорчены создатели ЭВМ, что их машины не могут обыграть квалифицированнного шахматиста. Просто обижены и огорчены! Когда же это очеловечивание началось?
— Я думаю, — озорно улыбнулся Александр Павлович, — первое, так сказать, примитивное проявление чувств человека к машине мы наблюдали, когда жаждущий инвалид в ярости пинал ногой или бил кулаком по автоматическому сатуратору с газированной водой, проглотившему монету и не налившему, паите, в стакан воды. Лупил он его с досады, которая все-таки тоже была чувством. Честно говоря, людей длительное время машины раздражали и пугали; пожалуй, до тех пор, пока не появились компьютеры… Я смотрю, вы глазами часто хлопаете. Кресла здесь удобнейшие, паите. Давайте, минуток сто двадцать соснем! И я с вами за компанию!
Спал Морозов плохо. Во сне он видел ожившие машины, которые в разное время сам проектировал и строил. Машины во сне вышли из повиновения людей и дрались между собой рабочими элементами. Стоял лязг и грохот. Потом появился маленький Санька, расчетных лет двенадцати, поднял руку и наступила тишина. От этой тишины он и проснулся.
Двигаться не хотелось. Он вспомнил давешний разговор. А ведь действительно, с древнейших времен и всю свою долгую историю, нет, все долгую историю своего сознания человек пытался связать материю с духом. Эта мысль его окончательно разбудила, он повернул голову к соседу. Александр Павлович не спал.
— Ага, проснулись! — сказал он. — Сладко вы спали, даже похрапывали. А я, вот, так и не заснул. Все думал! Мне кажется, паите, что всю долгую историю человеческой мысли люди пытаются связать материю с сознанием, — сказал Чугуев, и Морозов поразился совпадению их мыслей. — Сначала, во времена первобытного человека, явления природы материализовали, паите, в виде богов и божков, гениев и чертей; в начале двенадцатого века спириты материализовали духов, а в наше время одухотворяются машины, приписываются сознание компьютерам и злая воля электрическим схемам! Мало того, паите, — продолжал он, — конструкторы придают машинам зверообразный и даже человеческий вид; самолетам и вертолетам, например, вид странных и страшных хищных птиц.
Морозов автоматически кивнул, он и сам был в этом грешен.
— А гидротурбинам на электростанциях дают человеческие имена, — спокойно сказал он. — Как и ураганам. Все эти бесконечные Лиззи, Бетси, Элен…
— Ну, что касается летательных аппаратов или, скажем, плавающих, то это, паите, благодаря бионике, — сказал Александр Павлович. — Считается, что обводы или контуры рыб и птиц наилучшие для конструкции. Правда, это не основание для возвращения к примитивной магии каменного века. Не повод для того, чтобы делать им два фонаря, имитирующих два глаза, и так далее! — он энергично потер шею. — Но вполне основание для тебя, Борис Алексеевич, — он повернулся к Морозову, — обращаться к машине как к живому существу!
«Если бы ты только знал…» — подумал Борис Алексеевич, выходя из каюты (или все же купе). Разговор перестал интересовать его.
А жизнь скакала в сумасшедшем галопе — Санька перешел в шестой класс, первая из лунных машин сверлила и дробила скальные породы, хотя никак не могла аккуратно положить керн в контейнер для анализа, а дамы его отдела вскладчину праздновали все что можно и что нельзя. После сдачи первой машины последовал пикник субботним днем в Солнечном. Кстати безалкогольный — сотрудники знали, что начальник не пьет. Потом праздновали успешное прохождение опытно-конструкторской разработки автономной шахтной комбайновой установки (АШЛУ) через приемную комиссию, и наконец наступили уборочные работы в совхозе. Из совхоза он вернулся уже мужем Милочки. Последовало знакомство с родителями (причем мама Милочки оказалась всего на пять лет старше Морозова и вполне еще ничего сама). Затем запись в районном ЗАГСе, кое-какие закупки и прекрасный, веселый пир в пельменной, специально украшенной по этому поводу шутливой стенгазетой из совхозной жизни и лозунгами типа «Ведь можешь, если захочешь!». И Милочка переехала к нему.
Санька воспринял новость положительно, встретил ее дружелюбно и долго тряс новобрачной руку. Милочка, в свою очередь, оказалась старше пасынка на восемь расчетных лет и потому на Санькин вопрос «Как мне вас называть?» кокетливо стрельнула в него глазами и ответила:
— Зови меня, пожалуйста, Милочкой!
Она еще не знала, что подросток механический.
Парень был очень доволен появлением в семье женщины, которую он упорно вне дома и в разговорах с отцом называл мамой. К шестому классу многие ребята остались без отцов и только он один — без матери. Мама нужна была не для одного лишь комплекта, но и для престижа. О престижности он знал больше отца.
Вначале Милочка не то чтобы побаивалась мужа, нет, она его уважала. Она перенесла это уважение с работы в свой дом и даже называла его часто «Борис Алексеевич». Саньке это нравилось — формулы и знаки уважения в людском обществе он давно усвоил, но Морозова такая официальщина раздражала и мешала освоиться с неожиданно возникшей семейной жизнью.
Но постепенно тонкие пальчики жены обколупали позолоту со статуи мужа. Как у каждого идола, у него под тонким слоем драгметалла оказалась основа из материала, близкого к деревяшке. И вот тогда-то с недостатками и неудобными привычками он оказался родным и близким — с ним можно было ругаться, с него можно было требовать, его можно было осчастливить. Сама же Милочка по характеру своему оказалась добрым и незлопамятным ребенком, а подолгу ссориться вообще ни с кем не могла.