Страница 101 из 113
Если раньше денег хотя и не хватало, но на «маленькую» всегда можно было наскрести, то теперь он жил в хроническом финансовом кризисе. С первых получек он приобрел изящную люстру, портьеры и тюль на окна, а нужны были еще сотни вещей. Кастрюли, утюг, стиральные порошки, одежда, приличная мебель — он теперь мечтал о полированной «стенке» и мягком гарнитуре. Мечтал о «стенке», а необходимо было постельное белье — сколько же можно спать на голубом трикотаже. Год примерно назад он купил рулон, скорее всего, краденого трикотажа (случайно оказался при деньгах), и вот теперь голубая тянущаяся материя, разрезанная на соответствующие куски, выполняла функции простыней, пододеяльников, полотенец и половых тряпок.
А еще он мечтал о пушистом ярком шерстяном одеяле; в прошлой жизни, до катастрофы, у них было два таких. Но зарплата была ограничена.
Выручила опять напарница.
— Боря, денег не хватает? — невинным голосом как-то спросила она.
— Не хватает, Муза!
— Слушай, Борька, у меня племяш, брата старшего сын, Альки, зашивается с чертежами какими-то. А ты институт кончил, это дело должен знать. А они заплатят неплохо. Брат-то в отставке, полковник. Мужик здоровый, на нем пахать можно… И им хорошо, и тебе живая копейка. А?
— Забыл я, Муза, все! — неуверенно сказал он. — Хотя в институте чертил хорошо. На пять!
— Вот и вспомни! — приказала она.
И на следующий день принесла задание. Это был курсовой по теории механизмов и машин.
Долгая жизнь за чертой закона, безнаказанная жизнь сделала его совесть сговорчивой. Теперь, принеся Сашку из «яселек» и фундаментально поужинав (он купил две поваренные книги «Приготовление пищи» и «Румынская кухня» и научился отлично готовить, хотя стряпня его приобрела некий национальный колорит и была островата для среднерусского желудка), он мыл посуду, убирал и с огромным удовольствием садился за халтуру. После курсового проекта музиного племянника на него посыпались просьбы. Понимая, что он подрывает педагогический процесс одного, а может, и двух вузов, Морозов, однако, продолжал тренировать мозги, как спортсмен, который после травмы бегает трусцой, возвращая себе эластичность мышц и ритмичность дыхания.
Новая кроватка стояла в такие вечера рядом с его рабочим столом, и по ходу продвижения работы он докладывал ребенку о следующих этапах.
— А сейчас, — говорил он, — посмотрим, какое нужно взять передаточное число для этой пары шестерен, ежели по Малинину-Буренину.
И хотя Борис Алексеевич и сам точно не знал, кто такой или кто такие эти Малинин и Буренин, его восторг не имел границ, когда через неделю, поблескивая черными глазками, сын закончил начатую им фразу словами «ежели по Малинину-Буренину».
Кончилось это безобразие через полгода — Морозов пришел домой и задал риторический вопрос:
— Ну, что? Сделаем балбесу дипломный проект?
— Сделаем, — бодро донеслось из кроватки.
— А ты растешь беспринципным парнем! — пробормотал Борис Алексеевич. — Ведь это — уже уголовное дело!
Все-таки он выполнил дипломный проект, хотя и не поинтересовался его защитой. Деньги он взял, правда, не они здесь были главными, важнее было то, что он смог выполнить вполне инженерный труд и можно было бросать бутылочный бизнес. А деньги. У него наступило кажущееся насыщение вещами. Да и пить он практически бросил. Иногда это было так нелегко — отказаться от стакана. Но жесткий режим, работа, проекты, ребенок затягивали его.
Скоро он нашел интересную работу — проектный институт по разработке механизмов и машин с программным управлением для земляных и строительно-монтажных работ. Ему и нужно было сейчас что-то новое и необычное. Кроме того, у этого института было и еще одно преимущество — его здесь никто не знал.
Последний день, день прощания, прошел в приемном пункте стеклотары шикарно и грустно. Он купил две бутылки водки, Муза принесла домашних пирогов с легким, банку консервированных помидоров и банку огурцов домашнего посола. Старенький письменный столик застелили свежими газетами, нарезали хлеб и останкинскую колбасу, выложили остальные припасы. Хозяйка повесила на дверь табличку «Пункт закрыт по техническим причинам», после чего все расселись вокруг стола на ящиках.
— Ну, наливай, Алексеич! — сказала Муза уважительно.
Он разлил по четырем стаканам. Помолчали, потом старший из грузчиков, дядя Паша, сказал:
— Счастливого тебе пути, Боря, и новой жизни!
Тост был поддержан и незаметно, за хорошим разговором прикончили две бутылочки и сбегали за третьей.
На прощание Муза расплакалась как обыкновенная слабая баба, будто это не она командовала и напарником, и грузчиками, и непосредственно своим начальством. Она плакала и материлась, и глядела в зеркало на свое кирпично-красное лицо. И Морозов понял, что она не совсем равнодушна к нему и что он теряет хорошего друга. Так оборвалась его непростая жизнь люмпена и бича, ни за что не отвечающего, ни о чем не жалеющего.
Тем временем перед Борисом Алексеевичем во весь рост встали первые морально-этические проблемы. Александр был ребенком удивительно послушным и запоминал любое указание с трех раз. (Так и было задумано для отсеивания случайных установок. Любое распоряжение или аксиома должны были быть повторены не менее трех раз.) Обучить мальчишку простейшей истине, например: «чужое брать без спроса нельзя» — было несложно. Это случилось гораздо позднее, когда они начали гулять «как все нормальные люди».
— А у меня можно брать? — последовал на ближайшей прогулке недоуменный вопрос.
— А у тебя можно! — не задумываясь, ответил Морозов.
Немедленно хапучие человеческие детеныши растаскали все игрушки у растерявшегося компьютерного младенца, еще не вооруженного психологией.
После того как отец вернул все игрушки, поступило второе распоряжение:
— Игрушки давай поиграть только в обмен!
На следующей же прогулке все игрушки были обменены; у Саньки скопились самоходные автомобили с батарейками, роскошные автокраны и даже трехколесный велосипед. Все это было получено в цепи обменов, причем исходными игрушками были — лопатка, ведерко с нарисованным мишкой и небольшой резиновый мяч. Новый обладатель механических чудес не бегал, не играл, хотя правила игр и их необходимость были ему внушены и бегать он был обязан; он сидел около своих богатств и немедленно осуществлял любой выгодный для себя обмен. Борису Алексеевичу это не понравилось, и он отдал третье опрометчивое распоряжение:
— Александр, ты должен обмениваться равноценными вещами!
После этого возникло столько вопросов, что Морозову пришлось три вечера изобретать правовые нормы для младенцев от полутора до семи лет.
Он улыбнулся, вспомнив, сколько времени ушло на формулирование простых законов человеческого общежития, которые никогда и никто не удосужился уложить в стройную систему и издать что ли. Как же у нас вырабатывался этот кодекс людского общения? Он не помнил, чтобы кто-то из родителей развивал ему в детстве систему человеческих взаимоотношений. Как правило, папа покачает головой и скажет: «Нехорошо!», самое большое — шлепнут, за вопиющее безобразие могли выдрать. Здесь этот метод не годился — шлепать по пластмассовой попке можно было сколько угодно; он сгоряча однажды попробовал, отбил руку и все. Ребенок переждал экзекуцию и отошел, не поняв, что его наказали.
Тогда он пошел в «консультацию» с просьбой:
— Послушайте, надо это педагогическое место на ребятах делать помягче, иначе вы рискуете сделать их «родителей» инвалидами!
— Драть детей вообще нельзя! — наставительно сказала ему дежурная воспитательница, та, у которой мордочка покруглее и глазки серые. — Вообще нельзя, а наших, извините, просто нелепо! Вот вам список рекомендованной литературы, особенно советую эту книгу… «Тысяча вопросов ребенка». Она вам облегчит жизнь.
Позже, уже когда дети пошли в школу и он начал встречаться с другими родителями, Морозов столкнулся с забавным феноменом. Чем более распущенным и неуправляемым был ребенок, тем большую педагогическую библиотечку имели его родители. В одной семье, с которой он познакомился три года спустя, ребенок шести лет бил мать ногами, норовя дотянуться до ее головы, а отцу пускал птичек в лицо и подкладывал ему кнопки на стулья. Так вот в этой семье были две полки педагогической литературы и полка с книгами на этические и моральные темы. Морозов часто размышлял, что же является причиной, а что следствием — крайняя ли невоспитанность ребенка служит причиной создания таких домашних библиотек или слепая вера в чужой разум приводит к таким печальным педагогическим результатам. Теперь, по прошествии многих лет, он понял, что и то, и то — следствие нежелания родителей думать и неумения любить.