Страница 60 из 82
– Не судите меня строго, я еще учусь. Есть среди вас такие замечательные люди, которые стали папами и у которых есть сыновья? Можно поднять руки.
Подняли шестеро, включая опера и бурильщика. Кивнув, принимая ответ, я добавил:
– Это песня для вас, для пап.
Медиатор побежал по струнам, как лодка по волнам, и золотой голос гитары тронул частички души каждого. Дверь открылась, и нас начали слушать из коридора. А такие простые, но душевные слова разлетались по кабинету:
Когда я замолчал, проняло всех, многие украдкой вытирали слезы с ресниц, и я еще больше убедился, что у Тимофея настоящий золотой голос, поэтому почти сразу сыграл следующую. Про маму. Она в этот раз купалась во внимании мужчин в форме, которые понимали, для кого я пою. Правда, все равно выбил слезы у нее. Да и слушатели тоже были задумчивы и печальны, видимо, многие вспомнили своих мам.
– А теперь давайте что-нибудь веселое, – громко сказал я, вырывая всех из их воспоминаний. – Думаю, все мужчины здесь меня поддержат. Итак, песня называется «Шопинг».
В этот раз все улыбались, слушая меня, подталкивали друг друга локтями, а вот мама слушала серьезно, явно о чем-то думая. После я спел еще две песни, «Про уборку» и «Эта почта». Хохот в кабинет стоял знатный, а потом, чтобы умаслить маму, спел заключительную:
Пора было собираться. Оказывается, отец стоял в коридоре, слушал со всеми. В гостинице нас не нашел, отправили сюда, вот под конец моего импровизированного концерта он и появился.
Нас проводили до выхода, пожелали всего самого наилучшего. Полковник тоже тут был, спросил, есть ли у меня песня про милицию, на что я серьезным тоном ответил: если надо, мол, напишу. Пусть официально подают заявку, сделаю, не проблема. А потом нас бригадир догнал. Стал убеждать что он ух как будет держать их в кулаке, поблагодарил за песни. А пока их оставил в милиции, утром заберет, как проспятся.
Мы же дошли до гостиницы, слушая радио, поиграли в карты, потом я сказал родителям, что пойду прогуляюсь, намекнув, мол, я сестричку хочу, за что был выгнан взашей раскрасневшейся мамой, и, хихикая, направился вниз, на улицу, тут фонари горели. А то я не видел их переглядываний. Сколько ведь не увидятся, попрощаться тоже нужно.
Утром я собрал букет полевых цветов, и когда мы завтракать направились, то вручил их поварихе, сообщив:
– Прости, родная. Но мы не можем быть вместе. Судьба страны в моих руках, и мне нужно быть в Москве.
– Ну вот так всегда, – наигранно вздохнула та. – Командировочные такие. Поматросят и бросят.
– Как вы могли о таком подумать?! – схватился я за голову. – Да я дочь назову вашим именем… Кстати, а как вас зовут?
Большая часть тех, кто сейчас завтракал, были на ужине вчера, так что с интересом наблюдали за представлением, а что, хотелось подурачиться, и если не мешают, то почему бы и нет? Зал снова грохнул смехом. Так, рассылая воздушные поцелуи персоналу, я спокойно позавтракал, и мы отправились в гостиницу.
Сегодня нас мама подняла рано, в шесть утра, чтобы и вещи подготовить, все же уезжаем, и самим подготовься. Так что из гостиницы сразу же покатили на служебной машине, отец взял на работе, в аэропорт. Усадил в «Ан-24», салон был полон, и мы взлетели.
Без пересадок и дозаправки добрались до Москвы, сели в Шереметьево. Время в пути пролетело незаметно, я банально спал. Кстати, улетали в девять, прилетели к обеду. Полдвенадцатого было, я по часам посмотрел, своих не было, по аэровокзальным. Кстати, а часы у Тимофея были, настоящие, командирские, часового завода «Чистополь», но они пропали, как и ботинок. Все вещи перерыли, но так и не нашли, придется новые покупать.
Я был загружен не так уж и сильно, рюкзак с мелочью и пакетом с трофеями – за спиной, в руке – небольшая сумка, Тимофей ее не брал в путешествие, в номере оставалась. На правом плече – ремень чехла с гитарой. У мамы – небольшая сумка, скорее даже саквояж, но женский, и женская сумочка на длинном ремешке. Это все, можно сказать, налегке были, другие вокруг нас загружены были, как мулы.
А хорошо сейчас летать, пистолет провез, даже не досмотрели. Может, и медаль виновата, что блестела на груди. Постоянно носить я ее не собирался, а тут решил, что надо, награжденных вряд ли будут досматривать перед посадкой. Так и оказалось. В полете я снял медаль и убрал в коробочку, дальше дремал вполглаза.
Оказалось, мама дала телеграмму свекрови о времени прилета с номером борта. Мама свекровь любила, считала ее своей второй мамой, так что я был встречен на вокзале бабушкой, осмотрен и расцелован. И кепку сняла, темечко осмотрела. Ей о ранении не сообщали, тревожить не хотели, поэтому сама приметила, что я обрит, и с одной стороны пластырь, увидела, сняла, осмотрела и вопросительно глянула на маму.