Страница 55 из 95
— Я д-должен на эт-то п-посмотреть!
— Сейчас! — Лия без малейшего стеснения начинает расстёгивать рубашку на безмятежно спящем мальчишке.
— Эй! — пытаюсь я возражать, но меня особо никто не слушает. Мари резво подскакивает с моих колен и присоединяется к ней. После минутного замешательства я мысленно машу на них крылом: в конце концов, ничего они с мальчишкой не сделают, ну, потискают слегка, но ведь не слишком… Однако спустя пару мгновений наступает странная тишина, даже Дор перестает терзать свой несчастный инструмент, и я в тревоге оборачиваюсь. Лия, Мари, Орис и целитель стоят над спящим и уже голым по пояс Родом, смотрят на него так, словно и на нём начали расти перья. А вдруг и правда начали, те воины в Старнике, они, помнится, этого и боялись… Я встаю — потолок угрожающе шатается над головой — и подхожу тоже. Никогда не думала, что можно так размыто ощущать собственное тело.
На первый взгляд мне вообще не понятно, что привлекло всеобщее внимание. Родерик спит. На его левом плече такие же уродливо-вспухшие багровые цифры, двойка и семёрка, всё верно, его номер был следующий. Его кожа, как и у меня, бледная, гладкая. Поджарый и стройный, аристократически тонкий юноша. На шее на черном кожаном шнурке висит необычный ромбовидный амулет голубовато-зелёного цвета длиной с палец… в сознании всплывает слово «бирюза». Странное украшение для юноши.
Ничего особенного, но…
— Никому ни слова, — холодно, совершенно трезво произносит Орис. — Головы оторву, если узнаю, что болтовня пошла. Особенно ты, грелка постельная, поняла?!
Я перевожу взгляд на Мари — в конце концов, я тоже не в восторге от её работы, но и оскорбления в её адрес мне неприятны. Однако девушка едва ли их слышит. Как зачарованная, смотрит она на бирюзовую безделушку, медленно протягивает руку, словно собираясь погладить…
— Так, довольно, — Орис резко хватает рубашку и начинает одевать вяло сопротивляющегося Родерика. — У каждого из нас есть свои тайны и свои истории. И время подбирается к рассвету, так что — расходимся. Тихо, как… просто — очень и очень тихо.
Мы с Мари, молчаливой и совершенно ушедшей в себя, выходим вместе.
— Эй! — не выдерживаю я. — Что произошло? Что-то не так с этой каменной штучкой?
Мари трёт лицо ладонями и отвечает не сразу.
— Это бирюза. Камень законных представителей седьмого замка, никто иной не имеет права его носить. Мальчик их ближайший родственник.
— Но… — теряюсь я. — Как он тогда попал в рабство?
— Иримус Артевиль был сильным магом и ближайшим сподвижником самого Мезонтена. Его родственники сразу объявили полную покорность королевской власти и полностью открестились от отступившегося родственника — ну, у них и выбора-то особо не было. А мальчишка… возможно, он поддерживал своего отца или дядю, или кем там ему Артевиль приходится, вот и попал в немилость.
— Но продать в рабство?! Разве это возможно?
— К сожалению, да. Родители или опекуны обладают полной властью над ребёнком до восемнадцати лет. А вообще, спроси у него сама! — Мари зевает. — И кстати, если еще раз захочешь зарубиться, делай это где-нибудь на улице, ладно? Мы кровищу за тобой минут тридцать вдвоем с Лийкой отмывали, и на полу была, и на мебели, и на стенах, кошмар.
— Спокойной ночи, — сказала я ей вслед. — Или с добрым утром уже… И спасибо вам. Всем. За всё.
Глава 34.
Времени до подъёма оставалось совсем немного, но я из упрямства разделась и легла в кровать — мой путь к этой кровати был такой долгий! А потом я подумала, что могу позволить себе проспать всё — и завтрак, и службу. А если хозяину что-то не понравится — он волен со мной расстаться. Всё равно я не знаю, как смогу смотреть ему в глаза после этой ночи. Еще не решила, как. Пару минут поворочалась, а потом заснула — или грезила наяву?
Я увидела комнату, чем-то похожую на кабинет Кристема. Полки, едва ли не прогибающиеся под тяжестью многочисленного содержимого. Но если у хозяина в кабинете царил сумбурный беспорядок и хаос, то в этой комнате, очевидно, каждая вещь находилась на своём месте и ни одна не была лишней или случайной. Просто слишком много всего.
Я захожу в эту комнату на цыпочках, стараясь слиться со стенами, с окружающей обстановкой. Вчера, когда господин вызвал меня, а потом резко, по своему обыкновению, отослал прочь, я убежала в одной туфле, не успев нацепить вторую. Ходить в одной холодно, да и неудобно. Сейчас господин должен быть на встрече — приехали какие-то важные люди из большого мира. А у меня есть шанс незаметно пробраться в святая святых и забрать туфлю.
Здесь всё чужое для меня и в то же время я помню наизусть каждую скляночку, каждую баночку, хотя руками ни до чего не дотрагивалась. Не приведи святые боги, разобью чего-нибудь и разозлю господина. Он так любит эту комнату, свои опыты, эксперименты, даже жутких тварей, которые у него иногда получаются.
Я их боюсь, но еще больше — жалею. Им… очень неудобно жить такими, какими их делает хозяин. Иногда — больно. Но я даже помыслить не могу о том, чтобы сказать ему об этом. Он просто не понимает такие вещи.
Нет, не хозяин. Господин.
Хотела бы я называть его по имени, но не могу. Оно обжигает язык, словно раскалённый уголёк.
Опускаюсь на четвереньки и ползаю по полу, ищу туфлю, заглядываю под софу, под шкаф… Как же тут пыльно! Если бы он только разрешил, я бы навела здесь порядок. А вот, кажется, и искомая туфля — под одним из стеллажей, далеко-далеко, в углу…
Чья-то тяжелая ладонь по-хозяйски оглаживает меня по пояснице и ягодицам, и я, больно стукнувшись головой о стеллаж, резко выпрямляюсь — и обнаруживаю стоящего на коленях господина. Длинные волосы рассыпались по плечам, лицо пересекает тонкий зеленоватый шрам. Он смотрит на меня пьяными, непривычно весёлыми глазами, сгребает в охапку, целует бесцеремонно и жадно, его руки скользят по моему телу, торопливо расстёгивают застёжки платья на спине, грубовато проникают под корсаж. По контрасту с моей горячей кожей его ладони кажутся ледяными.
— Что ты делаешь здесь, Кори? — хрипло бормочет он в промежутках между поцелуями, резко дёргает меня на себя, и моя голова ударяется о стеллаж.
— Ш-ш-ш, — успокаивающе шепчет господин, прикладывает ладонь к намокшему от крови затылку — и боль уходит, кровь останавливается. Он маг, он это умеет. Сам поранит, сам исцелит. — Так что ты здесь делала? Меня искала, маленькая развратница?
— Туфлю, — моё дыхание тоже сбивается. — Она… там.
Маленький воздушный вихрь выносит изрядно запылённую свидетельницу правдивости моих слов вместе с облачком пыли.
— М-м, действительно, — словно бы досадует он. — Но зачем ты полезла туда? Ты Торико, воздух — твой раб. Прикажи ему.
Я бы так не сказала. Воздух — мой друг, а друзьям не приказывают. Но я не сумасшедшая спорить с господином, поэтому молча склоняю голову. Чуть-чуть, потому что, сидя у него на коленях, я не могу склонить голову никуда, кроме как ему на грудь, а подобных вольностей я не могу себе позволить.
Внезапно господин швыряет туфлю в дальний конец лаборатории.
— Ну же, давай! — он разворачивает меня спиной к себе, одна его рука моментально скользит по груди, а другой он обхватывает мою правую ладонь, вытягивая её вперёд, надавливая на запястье. — Давай! Притяни её.
Соображать здраво вот так, когда мы сидим так непристойно близко, когда я почти голая, мне трудно, но господин не примет таких жалких оправданий. Пытаюсь сосредоточиться, но воздух не даётся, нет никакого отклика.