Король-сердцеед

Ночь прошла без сна. Когда же в подземелье пробрались первые дневные лучи, Рене принялся дрожать всем телом: страшный час близился!

Он чуть не упал в обморок, когда в коридоре за дверью послышался звук чьих-то шагов. Это был сам губернатор, пришедший за узником.

— Рене, — сказал сир де Фуррон, — сейчас вы отправитесь в тюремную церковь и выслушаете обедню, а потом будете допрошены под пыткой, если, разумеется, не предпочтете добровольно признаться в преступлении.

— Я невиновен, — ответил Рене.

Фуррон молча пожал плечами. Рене расковали и отвели в цер ковь. Как хотелось несчастному парфюмеру, чтобы обедня шла долго — долго, целую вечность! Но и обедня кончилась, как кончается все в этом мире, и Рене пришлось из церкви отправиться в камеру пыток.

Когда дверь этой камеры открылась, парфюмер чуть не упал в обморок при виде человека, одетого в красное платье, который раздувал огонь на жаровне. Это был Господин Парижский, как его называли, то есть палач. Около него стояли два помощника, одетых тоже во все красное, но без изображения черной лестницы на спине: эта лестница отличала палача от помощников.

Дрожа от страха, Рене увидел лежанку, на которой расклады вали допрашиваемого для пытки водой. Затем он перевел взгляд на жаровни, где будут жечь ему одну руку за другой, на клинья, которые будут вгонять ему под ногти, на испанский башмак, которым ему раздробят кости ног…

Тут открылась другая дверь, и на ее пороге появился человек, при виде которого отчаяние Рене дошло до последней степени: это был сам король, пожелавший присутствовать при допросе! За королем шли Крильон, губернатор и судья Ренодэн. Королю придвинули кресло, и, усевшись, он сказал:

— Судья Ренодэн, приступите к допросу!

— Рене! — сказал судья, строго взглянув на Флорентийца. — Может быть, ты добровольно признаешься в преступлении?

— Я невиновен! — с отчаянием ответил Рене. Тогда Ренодэн дал знак палачу. Тот схватил Рене, уложил его на лежанке, связал ему руки и ноги, после чего один из помощников принес огромную воронку. Палач вставил воронку в рот и влил туда первую пинту воды, затем вторую, третью… Рене отчаянно извивался и старался разорвать свои узы, но не признавался. На десятой пинте палач сказал:

— Дальше идти нельзя, он может умереть! Рене отвязали и посадили к стене. Несчастный дико вращал глазами, и из его горла потоками лилась вода.

— Перейдите к испанскому башмаку! — приказал судья, Палач снова уложил Рене и надел ему на правую ногу страшную колодку. После первого же поворота винта Рене отчаянно вскрикнул.

— Лучше признайся, Рене! — повторял судья, в то время как палач все поворачивал и поворачивал винт.

Одно мгновение боль показалась Рене настолько невыносимой, что он совсем было решился признаться. Ну тут перед ним вырисовалась страшная картина. Ему представилось, как его везут на эшафот, как палач ломает ему все кости тяжелым железным бруском, как ржут лошади, к которым его привяжут затем за руки и за ноги…

— Я невиновен! Я невиновен! — зарычал он. Винт развинтили, и с ноги Рене сняли ужасный инструмент.

Нога была окровавлена. Когда Рене хотел встать и идти, он снова отчаянно крикнул и сел на лежанку.

— Нога сломана? — спросил король.

— Нет, ваше величество, но Рене придется долго хромать!

— В таком случае он будет хромать всю жизнь, потому что жить ему осталось уже недолго! — ответил Карл IX. — Перейдите к следующему номеру!

Один из помощников принялся раздувать мехами жаровню. При виде страшного огня Рене опять подумал, что лучше всего будет для него признаться. Но тут его взгляд встретился со взглядом судьи Ренодэна, и он вздрогнул: глаза судьи открыто приказывали ему молчать, тогда как строгий тон голоса уговаривал признаться! Ренодэн даже осмелился сделать Рене успокоительный знак!

Когда огонь был разведен, помощники палача взяли Рене на руки и поднесли к жаровне. Тогда палач схватил его за левую руку и поднес ее к пламени жаровни. Хотя огонь и не касался руки, но ожог был очень сильным.

Рене же, ободряемый взглядами Ренодэна, рычал:

— Пощады! Пощады! Я невиновен! Я работал в Лувре с ее величеством! Пощады, ваше величество, пощады!

Палач выпустил руку Рене, помощники опустили его на пол. Тогда несчастный подполз на коленях к королю и стал с рыданиями молить о пощаде, уверяя в своей невиновности.

— Господин Парижский, — холодно спросил король, — какую руку вы сожгли сейчас?

— Левую, ваше величество!

— А, ну теперь сожгите правую! Это самая виновная, ею негодяй убил Лорьо!

Помощники палача снова взяли Рене на руки. Но не успел жар коснуться руки, как Рене в последний раз крикнул и упал в обморок. Тогда судья сказал:

— Ваше величество, мне кажется, что следует отложить пытку до завтрашнего дня. Рене может долго пробыть в обморочном состоянии, и обморок может легко перейти в смерть.

— Ну что же, пусть! — согласился король. — Завтра перейдем к пытке клиньями. Да уберите вы от меня эту падаль! — крикнул он, ктвнув на бесчувственное тело Рене. — От него несет вонью! Ну, пойдем завтракать, Крильон, я умираю с голоду!

Когда король ушел, Ренодэн подумал со слабой усмешкой: «Я начинаю верить, что Рене не будет казнен!»

И в то время как выносили бесчувственное тело Рене, судья спустился в камеру воришки-рецидивиста, приговоренного главным судьей к смертной казни через повешение.

XII

Для таких высокопоставленных преступников, как, например, — — Рене, приходилось созывать парламент и обращаться к помощи пыток, но для простого воришки достаточно было приговора главного судьи, и несчастного попросту вешали при первом удобном случае, когда у Господина Парижского бывало дело на Гревской площади. Только в самых редких случаях палач беспокоил свою высокую особу из-за какого-нибудь мелкого преступника. Обыкновенно воришка должен был ждать, когда в руки палача попадал высокопоставленный клиент. Тогда на эшафоте, где предстояло колесовать важного барина, устраивали виселицу для воришки, которого вешали в первую голову: это было своего рода закуской, долженствовавшей возбудить у толпы аппетит к лакомому блюду казни высокопоставленного преступника.

Как раз в тот день, когда Крильон по приказанию короля арестовал Рене, полиция арестовала воришку, хорошо известного парижанам под именем Гаскариля.

Гаскариль был ужасом горожан. Предшественник Картуша, он соблазнял жен, дубасил мужей, грабил и воровал. Он был атаманом банды грабителей, главная квартира которых находилась возле Двора Чудес. С этой шайкой Гаскариль проделывал всякие чудеса, но на убийство пускался крайне редко, почти никогда, и нужны были очень убедительные мотивы, чтобы заставить его пролить чью-нибудь кровь…

Полицейский, арестовавший Гаскариля, отвел его прямо к главному судье. А у того расправа была коротка.

— Вчера арестован мессир Рене, обвиненный в убийстве горожанина Лорьо на Медвежьей улице, — сказал судья Гаскарилю. — Надо полагать, что мессир будет присужден к колесованию. Если это так и случится, то ты будешь повешен в день его казни; это для тебя большая честь!

Гаскариль едва ли разделял мнение судьи относительно чести быть казненным, хотя бы одновременно с Рене, но противоречить он не решился и стал ждать, когда его призовут к ответу.

К этому-то Гаскарилю и направился президент Ренодэн по окончании допроса Рене.

Гаскариль принял президента не очень-то вежливо.

— Раз уж я осужден и вы собираетесь повесить меня, то можно было бы, кажется, оставить меня в покое! — сказал он.

— Друг мой Гаскариль! — ответил Ренодэн. — Ты страшно неблагодарен к правосудию!

— А чем это меня правосудие так облагодетельствовало? — возразил воришка, — Все равно меня повесят!

— Да, но тебя могли присудить к колесованию, а это гораздо мучительнее!

— Я никого не убил, а ведь колесование…

— Так-то так, да больно у тебя репутация плоха! И вообще ты не прав, что принимаешь меня так нелюбезно! Я хочу тебе добра.