Алиби для бультерьера

Совсем уже я собрался в реку, да тут услыхал, будто плачет кто. Как будто ребенок маленький.

Что такое, думаю, что за история? Откуда бы тут ребенку без присмотра взяться?

Пошел на этот звук и вижу — щенки лежат, камнем зашибленные. Трое насмерть, а четвертый еще живой, он-то и скулит, будто плачет. И стало мне его жалко. Думаю, хоть кому-то от меня польза будет. Выхожу его, а уж потом в реку…

Я все-таки врач, хоть и человеческий. А щенок — он не так уж от ребенка отличается, только что заживает на нем все быстрее. Правду говорят — как на собаке. Сумел я его вылечить, только один глаз не уберег, а пока лечил, топиться-то и передумал. Зачем, думаю, топиться, когда есть при мне душа живая? Да и он ко мне с тех пор привязался… так и живем с тех пор вместе.

Одноглазый пес поднял голову и негромко рыкнул, будто подтверждая рассказ хозяина.

— Это что за история! — ревниво пробасил «поп». — Это история самая обыкновенная! Через грехи человеческие кто же не претерпел? Вот у меня по-другому было, я напрямки от самого диавола пострадал, от врага рода человеческого!

Ответом ему было молчание, и «поп», приняв его как одобрение, продолжил:

— Был я еще совсем молодой, только семинарию закончил, только меня на приход назначили, попадья у меня была хорошая — кровь с молоком, веселая, что ей ни скажи — все смеется, и готовить хорошо умела, особенно постную пищу… щи постные так сварит, что просто объедение, а уж кисели — вообще слов нет! В общем, все бы хорошо, живи — не хочу, да только завелся в церкви у меня нечистый!

— Прямо-таки сам нечистый? — недоверчиво переспросил Малахай. — Не много ли тебе чести?

— Прямо-таки сам! — гордо подтвердил «поп». — А почему так получилось, сейчас вам расскажу.

Церковь мою построил один старый бандит, по обету. Ох и много грехов на нем было! Судили его за эти злодеяния, и он зарок дал, что если его оправдают, выстроит он непременно церковь. Ну и оправдали. То ли правда обет подействовал, то ли денег дал кому надо, только не обманул, выстроил он эту церковь. А в грехах своих не раскаялся, думал — и так сойдет. Но грехи-то — они и есть грехи, и никакими деньгами от них не откупишься, так что, поскольку ту церковь нераскаявшийся грешник построил, то и поселился в ней отец всяческого греха, враг рода человеческого. И стал он мне что ни день во всяких видах показываться… Как войду в церковь, так непременно его увижу — то кошкой черной, то козлом обернется, то собакой самого непотребного вида… вот вроде твоей этой псины!

Лохматый одноглазый пес недовольно заворчал и на всякий случай продемонстрировал огромные клыки.

— И ведь ничего враг не боялся! Я уж и перекрещусь, и водой святой побрызгаю, а ему все без разницы! Даже когда принес освященную икону святого Варфоломея, который против всяческих видений верный помощник, и то не помогло! Один батюшка знакомый обещал достать щепку от гроба святого Пантелеймона. Очень я на ту щепку надеялся, да не выгорело дело: другой ее перехватил. — Рассказчик сделал выразительную паузу, чтобы все присутствующие могли оценить его слова. — Я уж в епархию жалобу написал, — продолжил он, — просил, чтобы в другой приход меня перевели, что сил моих больше нету терпеть козни диавольские, а мне ответствовали, что нечего попусту власти беспокоить, нечего свои заботы на занятых людей взваливать, а надобно жизнь вести примерную да праведную, особливо же от винного питья строго воздерживаться!

— А ты, значит, не воздерживался? — осведомился Малахай. — Ну так оттого тебе и виделись все эти козлы да собаки! Мне вот иной раз еще не то привидится… Тут как-то жабу видел рогатую, а другой раз — собака в пальто померещилась… в настоящем пальто, клетчатом, да с карманами, прямо как человек!

— Не скажи! — «Поп» опасливо понизил голос. — Я уж без ста грамм и в церковь-то войти боялся! Так, коли примешь для храбрости — так оно вроде и ничего… А потом уж и это помогать перестало, все одно он меня видениями изводил! — Он немного помолчал и продолжил: — А однажды-то он что удумал, нечистый-то! Я пришел в свою церковь обедню служить, а он уж там — служит в моем виде! И все облачение мое напялил, и даже лицом на меня похож! Я крестным знамением себя осенил, пошел на него, хотел изгнать врага из храма, в волосы вцепился, принялся его таскать… Да он сильнее меня оказался, только синяков мне наставил, да к тому же прихожане мои меня же и изгнали… видать, и им нечистый глаза отвел! Побежал я домой, смотрю — а он уж там сидит, в натуральном моем виде, а попадья моя его клюквенным киселем угощает, самым моим любимым, и шуткам его смеется! Тут уж меня такой страх взял, такое несусветное томление — никаких моих сил терпеть не осталось! Бросил я все — и приход свой, и попадью, оставил все ему, врагу рода человеческого, и сбежал оттуда куда глаза глядят! Вот теперь тут, с вами, овцами недостойными, якшаюсь, слово Божие среди вас несу! — Он широко перекрестился и гулким басом провозгласил: — Чтоб они сдохли!

— Ну наслушались сказок, пора на боковую! — объявила Халява Панкратьевна, поднимаясь со своего ящика.

Бомжи зашевелились, поднялись со своих мест и двинулись неровной цепочкой вслед за повелительницей. Сергей растерянно огляделся и побрел в ту же сторону.

Миновав заросли густого кустарника, они оказались на маленьком заброшенном кладбище. Тут и там из черной весенней земли торчали покосившиеся кресты и каменные надгробия. Каменный ангел с отбитым носом держал в руке опущенный факел, напротив него возвышалась гранитная пирамида с едва различимой надписью, сообщающей, что под этим надгробием покоится прах девицы Ефросиньи Сапегиной, скончавшейся в тысяча восемьсот двенадцатом году девяноста двух лет от роду.

Сгущались сумерки, на землю опускался туман, и Сергея охватило тоскливое гнетущее чувство.

— Куда это мы идем? — спросил он Песьего Лекаря, невольно понизив голос.

— На место нашего пребывания, — ответил тот туманно.

Из сгущающихся сумерек темным пятном проступило массивное возвышение, огражденное высокой ржавой решеткой. Халява Панкратьевна подошла к калитке, отвязала веревку, которая эту калитку придерживала, и вошла за ограду. Вся компания послушно проследовала за ней.

Перед ними оказался вход в склеп.

— Неужели мы туда полезем? — испуганно прошептал Сергей, схватив за плечо своего спутника.

— А что такого? — Песий Лекарь пожал плечами. — Все лучше, чем под открытым небом ночевать! Ни дождь тебе не повредит, ни ветер не продует… Мы тут давно уже обретаемся!

— Но там же… там же покойники?

— А что нам покойники? От покойников никакого зла уже не ожидается, они все, что могли, уже при жизни сделали, так что теперь гораздо безопаснее, чем живые.

Бомжи один за другим, пригнувшись, пробрались в склеп, и Сергею ничего не оставалось, как последовать за ними.

Внутри было довольно просторно, и хотя сыро и зябко, как и должно быть в склепе, но все же не так холодно, как на улице.

Кто-то из бомжей зажег самодельный светильник, и Сергей смог оглядеться.

В склепе на продолговатых возвышениях стояли несколько каменных саркофагов с полустертыми надписями на крышках. Судя по этим надписям, в склепе покоились останки членов богатого купеческого семейства, похороненные в конце девятнадцатого столетия и в начале двадцатого. Были тут купцы и первой, и второй гильдии, и почетные граждане.

В углу склепа была свалена огромная груда засаленного тряпья — должно быть, бомжи натаскали ее за долгое время. В эту-то груду и зарылись все пришедшие. Сергей тяжело вздохнул и тоже устроился на куче тряпья, кое-как укрывшись сверху несколькими драными мешками. Под боком у него возился одноглазый пес, и от него было теплее и спокойнее на душе.

Маркиз поднялся на пятый этаж с детства знакомого дома в Апраксином переулке и нажал кнопку дверного звонка.

За дверью раскатилась тревожная трель.

Затем наступила тишина.

Леня позвонил еще раз, и с тем же нулевым результатом.