Капитан Мак

Говоря все это, Ришелье смотрел на четырех несчастных взглядом, проникавшим до самой глубины души каждого.

Трое из них были бледны, но головы держали высоко, и в глазах их не было смятения.

Только один дон Хиль дрожал, лицо его было растеряно, и он бросал на кардинала умоляющие взгляды.

Ришелье узнал все, что хотел знать.

— Господин комендант, прикажите отвести этих троих обратно вниз, — сказал он, указывая Маку на дона Гарсию и его товарищей. — А вы сударь, — добавил он, обращаясь к дону Хилю, — останьтесь здесь.

Оставшись наедине с кардиналом, этот трус бросился перед ним на колени, и, умоляюще сложив руки, воскликнул:

— О, сжальтесь, монсеньор, сжальтесь, помилуйте меня. Я ни в чем нс виновен, я просто пришел следом за доном Фелипе, вот и все. Чем я могу склонить к милости ваше преосвященство? Если вам угодно, я уеду, я вернусь в Испанию, я готов оставаться в тюрьме до конца моих дней, но прошу вас, монсеньор, сохраните мне жизнь, только жизнь!

Ришелье с презрением смотрел на жалкого труса, ползавшего у его ног, и на лице его отражалось глубокое отвращение, которое ему внушала подобная низость.

— Прежде всего, — сказал он холодно, — назовите имена своих сообщников.

Дон Хиль встал, в глазах его засветилась надежда, и, полагая, что этим он купит свою жалкую жизнь, он, не колеблясь, назвал всех участников заговора.

Ошибки быть не могло: этот человек говорил искренне; он предавал своих братьев на смерть с радостью, почти что с гордостью.

Ришелье записывал.

Назвав последнее имя, дон Хиль, как бы с сожалением остановился.

Ришелье ударил по колокольчику. Вошел офицер.

— Попросите войти господина коменданта крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель, — сказал кардинал.

Вошел Мак.

— Господин комендант, — сказал Ришелье, — возьмите за труд доставить изменников в Шатле: вот приказ для господина де Гито. Казнь должна состояться сегодня и в самой тюрьме. Ступайте, — добавил он, делая знак дону Хилю следовать за Маком.

— Монсеньор! — с мольбой произнес несчастный, ломая руки, — мне казалось, что ваше преосвященство обещали мне! Умоляю вас, пощадите!

И он снова упал к ногам кардинала.

Ришелье протянул Маку список, который он составил со слов дона Хиля.

— Господин де Гито должен немедленно арестовать заговорщиков, имена которых значатся на этом листе, — продолжал он. — Но совершенно необходимо, чтобы все это было проделано в величайшей тайне.

Несчастный дон Хиль дрожал всем телом и глухо стонал.

Мак вызвал двух гвардейцев, и они скорее вынесли, чем вывели, испанца из рабочего кабинета Ришелье.

— Господин Мак, вернитесь сюда распорядившись относительно этих негодяев. Мне еще нужно с вами поговорить.

Мак поклонился и вышел.

Узкое лицо кардинала еще несколько мгновений сохраняло строгое выражение; казалось, его светлые холодные глаза продолжали следить за действующими лицами той сцены, которая только что разыгралась в его кабинете; потом он чуть заметно пожал плечами и снова углубился в изучение пергаментов, которыми был завален его стол.

Четверть часа спустя он снова принимал Мака.

— Монсеньор, — сказал Мак, — я хочу просить у вашего преосвященства о большой милости.

— О какой, сударь?

— В этот заговор была замешана женщина. И хотя до сих пор имя ее не было ни разу произнесено, я уверен, что ваше преосвященство не забыли ее.

— Я знаю, о ком вы собираетесь говорить, — ответил Ришелье и поморщился.

— Да, монсеньор, я прошу вас помиловать донью Манчу. Она спасла мне жизнь, и я не должен об этом забывать; кроме того, она соблаговолила подарить мне свою любовь, и я был бы в отчаянии, если бы она по моей вине оказалась замешанной в этом деле.

— Но, сударь, то, о чем вы просите, — ответил кардинал, — отнюдь не пустяк. Безусловно, поскольку донья Манча в большой милости у короля, она не может разделить судьбу своих сообщников. Но оставить ее на свободе?… А она не попытается воспользоваться своим влиянием на короля? Положение не из легких, потому что король, безусловно, не простил бы, если бы к женщине, которую он почтил своим вниманием, были бы приняты слишком строгие меры.

— Все это можно уладить, — сказал Мак. — Я видел донью Манчу. Если ваше преосвященство даст ей охранную грамоту, она тут же покинет Париж и уедет в Испанию.

— Вернется в Испанию? — воскликнул кардинал, и на лице его отразилось живейшее удивление. — Как, эта женщина, которая может надеяться на все, потому что ее любит король, согласна пожертвовать своим будущим и своим честолюбием?

— Монсеньор, — ответил Мак, — донья Манча не честолюбива, она просто подчинялась влиянию брата, который хотел воспользоваться ею для осуществления своих замыслов. Донья Манча — настоящая женщина, чувства которой не подчиняются рассудку, а в ее душе нет ни капли расчета. Я должен признаться вашему преосвященству, что Донья Манча была отнюдь не в восторге от милостей короля, потому что сердце ее наполнено совершенно другими чувствами. Она уедет в Испанию и сделает это с радостью, потому что тот, кого любит она, любит другую.

К концу этой речи лицо кардинала, сначала очень мрачное, совершенно прояснилось.

— Дорогой комендант, — сказал он, — сегодня вас посещают только удачные мысли, и я готов помиловать эту испанку хотя бы потому, что вы у меня появились благодаря ей. Ее бегство разрешит все сложности. Так пусть она уезжает, и отъезд ее должен быть окружен строжайшей тайной.

— Прошу ваше преосвященство позволить мне организовать все это.

— А после этого, — сказал кардинал, — вам самому нужно собираться в путь. Я хочу вам сказать, что Ла-Рош-Сент-Эрмель не может долго оставаться без коменданта.

— Ах, монсеньор, я выполню ваше поручение с радостью и удовольствием. Прошу у вашего преосвященства только несколько дней, потому что я почитаю своим долгом, хотя бы ради нового положения, которое я займу, полностью изменить свою жизнь.

— Объяснитесь, сударь!

— Боже мой, монсеньор, все очень просто. Я подумал, что человек моего возраста, да еще неизвестно откуда взявшийся, явившись занять пост, который обычно доверяют седобородым генералам, не будет внушать должного уважения…

— Вы забываете, сударь, что нового человека посылает кардинал Ришелье, который обычно не поступает легкомысленно!

— Да сохранит меня Господь от того, чтобы я забыл, какую большую милость вы мне оказываете, ваше преосвященство, и насколько вы были добры ко мне!

— Так пусть вас не беспокоит, сударь, людское мнение!

— Монсеньор, — сказал с улыбкой Мак, — ваше преосвященство были всегда так добры ко мне, что я признаюсь вам: я просто хочу перед отъездом жениться.

— Примите мои поздравления, сударь. Вы так недавно в Париже, но, похоже, времени вы здесь даром не теряли!

— Просто в Париже можно встретить людей, которых встречал в другом месте, монсеньор!

— Я не прошу вас выдавать свои тайны, — ответил кардинал, — вы можете поступать согласно вашим желаниям. Я просто прошу вас ускорить отъезд, насколько это возможно.

И, говоря это, кардинал написал несколько слов на пергаменте, к которому была подвешена большая печать из красного воска.

— Возьмите, — сказал он Маку, — это охранная грамота доньи Манчи.

— И еще одно слово, монсеньор, — произнес капитан, поблагодарив кардинала низким поклоном. — У меня нет никакого желания заниматься похоронами дона Фелипе. Не может ли этим заняться офицер, который был со мной?

— Безусловно, — ответил. Ришелье.

Еще раз почтительно поклонившись, Мак вышел из кабинета.

Глава 37. Отъезд доньи Манчи

Четверть часа спустя комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель входил к Лоредану, где Сидуан и Перинетта рассказывали Саре о последних событиях.

— Пойдем со мной, Сидуан, — сказал Мак, поцеловав руку Сары, — еще не все кончилось. Тебе еще придется совершить небольшое путешествие.

— Путешествие?! — воскликнул бедный малый.