Рыжие сестры

Дон Лотарио надрывался от хохота, несколько прохожих даже остановились и с удовольствием наблюдали за ним.

– Как вспомню эти конверты с надписями, а внутри – чашечка…

– Чашечка, блюдечко и ложечка. Не как-нибудь. Вот смеху-то!

– Ладно, хватит, замолчите.

Когда один немножко успокоился, а другой отхохотался, они взяли такси и отправились в кафе «Мезон дель Мосто», где договаривались встретиться с Фараоном.

Он уже поджидал их, стоя у бара и разговаривая с хозяйкой, пил белое томельосское вино и заедал жаренными с чесноком потрохами. Губы у него были в масле, он смачно уписывал их за обе щеки.

– Ну и ну, блюстители уже тут! – воскликнул он, завидев их. – Налей им сперва пивка, чтоб освежились, а потом неси потроха.

Поздоровавшись и перечитав плакаты над стойкой, Плинио осведомился, готов ли жареный заяц, которого им обещал Антонио Фараон.

– Готов, сеньор, – ответила хозяйка, – как раз сегодня утром с автобусом привезли свеженьких, и через несколько минут – так просил сеньор Антонио – все будет на столе.

В этот момент из распахнутых дверей донеслась песня.

– Вот те на! Откуда вы взялись, прохвосты? – закричал им Фараон.

А певцы – Луис Торрес, Хасинто Эспиноса и Маноло Веласко – кто во что горазд продолжали «с душою», как и требовалось по ходу дела. Точнее, пели Луис и Хасинто, а Веласко лишь робко им подхихикивал.

– Ну ладно, входите, а гимн свой за дверью оставьте, – предложил Фараон.

Но лирики – они были навеселе – не унимались и, стоя в распахнутых настежь дверях, тесно, плечом к плечу, еще некоторое время продолжали тянуть свое.

– Ну что, хотите по новой завести? Видим, видим – дело знаете. Входите, пропустите по рюмочке.

– Да здесь наш полицейский столп из Томельосо, – завопил Луис Торрес, направляясь к Плинио с протянутой для пожатия рукой.

– И столп дон Лотарио тоже… и Фараон, – добавил Хасинто, пожимая им руки.

Когда радость первой встречи немного утихла, попросили еще вина, а к нему – чтобы легче шло – жареных потрохов, всякой закуски и цыпленка, которого здесь умели готовить.

– Ну до чего же я рад! – сказал Луис Торрес, хлопая Фараона по спине.

– Вино здорово способствует радости. А это к тому же выдержанное, – разъяснил толстяк на свой лад.

– А тебе, Фараон, видно, здорово уже поспособствовало, – сказал Хасинто.

– Я, как бы ни складывались дела, эту радость себе доставляю всякий праздник и в канун праздника тоже, а еще по четвергам и во все остальные дни недели. Будь спокоен, уж мне-то не придет в голову помереть от тоски. Жизнь короче глотка вина, и если нет У тебя под боком развеселой девицы, то лучшая забава – засесть где-нибудь в баре в тесном кругу друзей и сидеть, пока глаза на лоб не полезут. А все остальное выеденного яйца не стоит.

– Ну до чего же я рад, честное слово! – повторил Луис. – Ну-ка, Алела, еще по одной нам, да поживей. А вы, Мануэль, рады?

– Я не любитель крайностей. Я печалиться особенно не печалюсь и смеяться до упаду не смеюсь. Я не из тех, у кого на лице написано, что они думают, и во всем люблю меру.

– Это вино хоть и шипучее, но выдержанное, – уточнил Фараон. – Однако же и дон Лотарио, когда войдет в раж, может выдать…

– Всего довольно в винограднике господнем, – сказал дон Лотарио, глядя на Плинио.

Веласко расхохотался и посмотрел на дона Лотарио, а тот неопределенно махнул рукой – вроде бы ему не хотелось в присутствии Плинио обсуждать свои внеслужебные склонности к внеслужебным излишествам.

– Вы уже несколько дней в Мадриде и, значит, ничего не слышали о войне беретов, – начал Луис наставительно.

– Понятия не имеем. Писем нет, – отозвался Фараон.

– Ну и дела – конец света! – продолжал Луис с торжествующим видом и вытащил из кармана какую-то бумажку.

– Погоди читать, я прежде посвящу их в суть дела, – попросил Хасинто, склонный к педантизму. – Суть вот в чем: новая администрация казино «Сан-Фернандо», куда вхожу и я, на общем собрании постановила, чтобы члены нашего казино при входе снимали береты. Вы знаете, это давнишняя мечта наиболее выдающихся членов нашего клуба. Об этом давно твердят, но добиться ничего не удавалось. Так вот, на днях и неизвестно даже почему заварилась такая каша. Те, что стоят за береты, собрались всей бандой и выпустили манифест… думаю, его составлял философ Браулио – он все законы назубок знает. Ситуация очень обострилась, и вот, сеньоры, знайте: того и гляди, начнется из-за этого гражданская война.

– Другими словами, вы ополчились на несчастных, которые не хотят снимать беретов, – проговорил очень серьезно Фараон. – Они, можно сказать, со дня рождения этот берет не снимали. и когда случается на похоронах берет на минутку снять, так они сразу простуживаются с непривычки, а вы хотите, чтобы они в казино целыми днями сидели без беретов, как голые?

Веласко хохотал, не разжимая рта, до слез.

– …Вы требуете невозможного, – продолжал Фараон тоном проповедника. – Мой тесть, к примеру, спал всю жизнь в берете и причащался в берете, и помер в берете, надвинутом по самые уши… А теща моя – она и по сей день жива, – так она обрядила его в саван, а берет монашеским капюшоном прикрыла, чтобы не смеялись над беднягой. Но все-таки берета с него не сняла, потому как знала: это для него последнее удовольствие… Так вот, в деревне все спят в беретах – все до единого. Я своими глазами видел, да еще сколько раз, – лежит себе в постели такой, закутанный по самые уши, только черный берет выглядывает. Как ни странно, но так оно и есть. Летом в самую жару спят в чем мать родила, но шапку с головы ни за что не снимут. Смех, да и только. В Томельосо почти всех жителей мужского пола отцы зачали с беретом на голове. Ради женщины в постели они с беретом не расстанутся, а ты хочешь, чтобы они на старости лет снимали его, входя в казино? Очень сомнительно.

– Есть и еще одна важная причина, – сказал Плинио, когда все немного успокоились, – лица у них обветрились на солнце, а лбы так и остались белыми, да еще волосы повылезли. Вот они и стесняются снять шапку. Считают – некрасиво.

– Нет, это чепуха. Главное – привычка и боязнь простудиться, – перебил его Фараон. – Братец мой Торибио Лечуга в парикмахерской, даже когда его бреют, берета не снимает. А если дело до стрижки дойдет, снимет на минуту – и сразу кашлять начинает. «Так что, – говорит, – сам понимаешь, из парикмахерской я прямым ходом в аптеку, к донье Луисе». Во какие дела!

– И на свалке томельосской всегда полно старых беретов, – вдруг заметил весьма многозначительно дон Лотарио.

– Ну ладно, – вскочил вдруг виноторговец, – при чем тут это? Веласко опять захохотал, хватаясь руками за живот.

– Я сказал только, что, мол, много беретов потребляют у нас в городке, – как бы извиняясь, отозвался ветеринар.

– Ну так читать манифест или нет? – спросил. Луис Торрес, размахивая свернутой бумагой, как шпагой.

– Давай читай, – согласился Плинио. – Браулио зря не напишет.

Тот, склонившись над бумагой, начал: – «Сеньоры члены «Томельосского казино»! Наша достославная томельосская общественность, поддавшись наущению кино, телевидения и приезжих, хочет, чтобы мы обнажали головы…»

– Что за черт, что там задумали приезжие? – взорвался Фараон, который от вина становился раздражительным.

Последовал новый взрыв хохота, а насмеявшись, все снова принялись за вино, потом опять навалились на блюдо жаренных с чесноком потрохов.

– Ну ладно, я продолжаю… «Сельские чинуши, те, что молятся на футбол, шалопаи, что ездят учиться в Мадрид, Саламанку и Кадис, хотят, чтобы мы не покрывали больше голову. Эти, что вслед за американцами накупили мотоциклов, машин и тракторов, священники-республиканцы и пропойцы – любители хереса хотят, чтобы мы сняли наши береты, чтобы они гнили на свалке под химическими удобрениями…»

– Или я схожу с ума, или там написано: под химическими удобрениями, – не унимался Фараон и протянул руку, чтобы схватить бумагу.