Рыжие сестры

Плинио закурил папиросу, затянулся глубоко, почти до боли (он представил себе, как дым выстрелом врывается в бронхи, прорывается еще ниже – в легкие, еще и еще ниже и растекается внутри), и, выпуская табачный дым через нос и рот, проговорил бесстрастным тоном судьи:

– Прошу прощения за то, что задержу вас еще немного, но мы пока не коснулись самой серьезной причины нашего сегодняшнего собрания.

Все – каждый на свой лад и манер – встрепенулись и приготовились к очной ставке.

Плинио ослабил узел галстука и, окинув взглядом всех – одного за другим, сказал:

– Вчера, между тремя и восемью часами вечера, один из вас тайком приходил сюда и унес что-то из тайника.

И, сказав это, он замолчал, не глядя ни на кого в отдельности, но наблюдая за всеми сразу.

Заявление начальника произвело ожидаемое действие. Каждый из собравшихся почувствовал, как от этого обвинения у него по спине пробежали мурашки. Все застыли и напряглись и мало-помалу, почти неосознанно, начали бросать друг на друга настороженные – словно бы невзначай – взгляды. И только Плинио и дон Лотарио, который сидел сжав руками голову и упершись локтями в стол, открыто и беззастенчиво оглядывали собравшихся.

N – Почему вы думаете, что это был один из присутствующих? – задал вполне естественный вопрос священник.

– Насколько мне известно, только присутствующие – по крайней мере некоторые из присутствующих – знали, что в это время меня тут не будет, знали, где находится ключ от тайника и что в нем лежит.

– А как они вошли в квартиру?

– Не знаю. Мне совершенно ясно, что было три ключа. По одному у каждой из сестер, и эти ключи, по-видимому, сестры унесли с собой в сумочках, и еще один, который они всегда оставляли у привратницы «на всякий случай» – тот, что теперь у меня. А дверь, дон Хасинто, не была взломана.

– Позвольте мне, сеньор начальник, задать еще один вопрос?

– Разумеется.

– Откуда вы знаете, что кто-то здесь побывал и трогал что-то в тайнике?

– Потому что я работаю в полиции, падре… И моя обязанность – видеть то, чего не видят другие. А подробностей, простите, я рассказать не могу.

– Ваше право. А знаете вы, что украли из тайника?

– Нет. Говоря откровенно – нет. И не знаю даже – украли ли. Но вы не станете отрицать, что при данных обстоятельствах чрезвычайно важно знать, что понадобилось кому-то в тайнике.

– Разумеется.

– Кто-нибудь из вас представляет, у кого мог быть четвертый ключ от квартиры? – спросил Плинио неожиданно.

– А он и не нужен, – сказал Новильо с самодовольным видом человека, знающего ремесло. – Вам известно, что подделать ключ легче легкого.

– Только этого не хватало!

– Значит, поэтому вы спросили, не видела ли я вчера, чтобы кто-нибудь сюда поднимался? – сказала привратница.

– Да.

– И меня спрашивали, – вскочила Гертрудис, хотя теперь к ней никто не обращался. – Я прихожу, когда меня вызывают по телефону или когда назначают прийти.

Никто на нее не обратил внимания – каждый был занят своим. Плинио словно бы решился на что-то.

– Ладно, сеньоры, не будем терять времени. Тот, кто был тут вчера, оставил отпечатки пальцев на разных предметах, и их изучат в Управлении. Мы тут пили кофе не только потому, что Гертрудис так любезна, но еще и затем, чтобы каждый оставил отпечатки пальцев – каждый на своей чашке, блюдце, ложечке. Если мы сами не разберемся – а я бы этого очень хотел, – то через несколько часов в Управлении безопасности этот вопрос решат самым точным образом.

При этих словах никто не удержался и каждый с подозрением взглянул на свою чашку, так, словно эти отпечатки видны были простому глазу.

– Дон Лотарио, будьте добры, положите чашку, блюдце и ложку каждого в отдельный конверт – вот они приготовлены.

Дон Лотарио проворно поднялся, достал из буфетного ящика большие конверты и, сверяясь с именем на конверте, стал очень осторожно, пользуясь салфеткой, складывать приборы в соответствующие конверты.

– Подождем, пока дон Лотарио закончит. И если к тому времени ничего нового не выяснится, будем считать наше собрание закрытым.

Ветеринар тем временем заклеивал конверты и аккуратно складывал их на буфет.

Пока он этим занимался, все хранили молчание. Некоторые курили. Другие не отрывали взгляда от дона Лотарио. Привратница вздыхала. Гертрудис жестикулировала, вроде как разговаривая сама с собой, а швея застыла точно статуя.

Скоро все чашки, кроме тех, из которых пили дон Лотарио и Плинио, были сложены в конверты. Все по-прежнему молчали. Дон Лотарио сел на место – рядом с Плинио. Тот теребил мочку уха. Священник, побарабанив пальцами по столу, далекий от всего, что происходило рядом и, должно быть, казалось ему детскими играми, сказал:

– Ладно, сеньор Мануэль, если других указаний не будет, я пойду. Я, как всегда, в вашем распоряжении. О результатах исследования вы мне потом расскажете. Ужасно интересно!

– С большим удовольствием и прошу прощения, что вынужден был так поступить: я выполняю свой долг.

– Разумеется, я вас понимаю.

И он вышел, очень серьезный, высоко неся голову.

– Итак, можете идти, если хотите, – сказал Плинио, поднимаясь.

Все задвигали стульями и один за другим, кроме Гертрудис, почти не разговаривая, с мрачным видом вышли из столовой, а потом и из квартиры.

Плинио с доном Лотарио вошли в кабинет и уселись друг против друга, у столика рядом с кушеткой, в кресла, где, если верить рассказам, коротали свои сиесты рыжие сестры. Оба молчали, несколько озадаченные.

– Принести пивка? – спросила Гертрудис, заглядывая в дверь.

– А разве осталось? – удивился Плинио.

– Осталось, потому что дон Лотарио велел купить еще.

– Дева Мария! Ну так неси.

– И ветчину, конечно? Хоть мне и не поручал никто, ни бог, ни черт, я купила окорок. Должны ведь сеньориты как-то заплатить вам за всю эту мороку по их милости.

– Ты хорошо поступила, Гертрудис.

Она принесла поднос и, пока мужчины разливали пиво, стояла в стороне и хитро на них поглядывала.

– О чем ты там думаешь? – спросил начальник, посмотрев на нее.

– Я вот стою, Мануэль, ломаю голову, понять не могу, что ты нам говорил сегодня о чашках и этих напечатках или отпечатках, как их там, не знаю.

– А то, что кто-то сюда приходил и шарил в тайнике, ты поняла?

– Это конечно. Это ясно как божий день.

– Ты, конечно, знаешь, где этот тайник.

– А как же! Миллион раз я поднимала эту картину, когда прибиралась в комнате.

– Ну и, как ты думаешь, кто приходил сюда тайком?

– Честное-благородное, не знаю. Из тех, кто сегодня был, никто не мог. Тут уж грабители или тайна какая. Все одно к одному – и в тайник лазали, и сеньориты пропали… А те, кто сегодня приходил, не грабители, да и тайны в них нет никакой.

– А ты знаешь, где сеньориты держали ключ от тайника?

– Не знаю, сеньор. Наверное, в ящике, в комоде, где и остальные… Ну да это я так только думаю.

– Послушай-ка, – прервал ее Плинио, почесывая висок, и по его лицу скользнуло сомнение. – Ты вчера убирала комнату дона Норберто?

– Нет… Нет, сеньор. В кабинет я вхожу только по субботам. А почему вы спрашиваете?

– Нипочему.

– Может, вы думаете, что я…

– Ладно, ступай…

– Так вы объясните мне про эти самые напечатки?

– Объясню. Это те отпечатки, которые оставляют наши пальцы, когда мы к чему-нибудь прикасаемся.

– Запачканные пальцы, хотите вы сказать.

– И даже чистые. У каждого человека на кончиках пальцев – свой особый рисунок.

– Господи, благослови! А как же разглядеть, он ведь такой маленький?

– Для этого в полиции есть специальные приспособления.

– Ну до чего хитры! И губы тоже такие отпечатки оставляют?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Это мое дело.

– Успокойся. Если тебя кто и поцеловал, не нашли еще способа узнавать такое.

– Спаси меня бог, сеньор Плинио! Я интересуюсь из-за своего Бонифасио. Вдруг мне придет в голову узнать, не милуется ли он на стороне с какой кошечкой.