Страница 24 из 78
Кажется, что Менеджеры очень деловитые, уверенные в себе ребята, однако на самом деле они боятся Изгнанников, пусть те ранимы и травмированы. Ведь Изгнанники, хранящие в себе всю боль покинутости и травмы, стремятся во что бы то ни стало избавиться от этих чувств, используя для этого любые доступные им способы.
Застрявшие в прошлом, они скрыты от внешнего мира, но временами им все же удается перехватить контроль – и тогда они навязчиво ищут спасения, ожидая найти любовь и защиту хоть у кого-нибудь, кто им встречается. Они по-детски наивно уверены, что это может исцелить их – и вернуть им чувство безопасности.
Часто эти субличности готовы заплатить буквально любую цену за чуточку любви, или защиты, или за надежду на избавление от боли. За это они готовы вытерпеть еще большие унижения и насилие (часто им кажется, что заслуженные). Изгнанники раз за разом берут верх и создают ситуации, в которых человек снова и снова оказывается жертвой (29).
Чтобы справиться с Изгнанниками, вырвавшимися на свободу, подключается другая группа защитников – Пожарники. Они склонны к мощным автоматическим реакциям на все, что способно напомнить о травме. Их функция – отреагировать на сигнал сирены и потушить пожар. Их девиз: «Когда все остальные облажались!» (30). Проблема в том, что они не умеют учитывать дальнейшие последствия.
Будучи активизированными, Пожарники берут над человеком такой контроль, что он перестает чувствовать что бы то ни было, кроме непреодолимого желания делать что-то для отвлечения или самоуспокоения (29). Селфхарм, переедание, употребление алкоголя или наркотиков, поиск сексуальных связей, нездоровая тяга к материальным благам – любое отвлечение является результом доминирования этой части личности.
Другие проявления Пожарников могут заключаться в использовании ярости как средства защиты и достижения состояния бесчувственности, воровства, дающего приятное чувство возбуждения и свободы, или мыслей о самоубийстве как утешительных и создающих комфорт (29).
Чем больше Менеджеры давят на Изгнанников, тем сильнее они хотят вырваться, тем чаще Менеджеры прибегают к помощи Пожарников – и это превращается в порочный круг. Стоит помнить, что Менеджеры и Пожарники взяли на себя функции защиты исключительно ради выживания – они подобны детям, которым пришлось очень рано повзрослеть. Уровень их ответственности превышает их возможности и способности. Как и Изгнанники, они нуждаются в заботе и исцелении, но они уверены, что должны прятать эти потребности и принести себя в жертву системе (29).
Многие люди видят свои части такими: злыми, мрачными силами. Другие части могут казаться до отвращения слабыми, или нуждающимися в опеке, или грязными и постыдными. Неудивительно, что при таком отношении к ним люди изо всех сил стараются захлопнуть дверь и запереть на засов, спрятать их подальше, изолировать (29).
Чтобы человек, переживший травму, смог сделать шаг навстречу своему исцелению, ему нужно вернуть главу семьи на место, чтобы опереться на врожденные способности «Я» к самолидерству. IFS признает, что в основе исцеления от травмы лежит развитие осознанного самоуправления. Под поверхностью защитных частей у перенесших травму людей лежит неповрежденная сущность, уверенное, любопытное и спокойное «Я», сбереженное от разрушения различными защитниками, появившимися с целью обеспечить выживание. Эти части могут стать союзниками в процессе выздоровления (2, с. 315).
Изгнанники возвращаются из своего изгнания и разделяют с «Я» отвергнутые воспоминания, снимая с себя бремя болезненных эмоций и убеждений, связанных с травмой (17, с. 50). К Менеджерам и Пожарникам проявляют должное уважение и благодарность за их самоотверженную заботу о семье, которая требовала от них гораздо больше, чем они могли дать. «Я» снова во главе, и благодаря его лидерству семья живет в мире и согласии.
Пилотное исследование эффективности IFS в работе с взрослыми, пережившими комплексную травму, статья о котором была опубликована на сайте Taylor & Francis Online (32), показало статистически и клинически значимое снижение симптомов ПТСР.
А это значит, что этот альтернативный подход к лечению ПТСР, который утверждает, что травматические последствия, такие как ПТСР, депрессия, диссоциация и т. д., являются проявлениями защитных субличностей (то есть частей), а не патологических психологических процессов, может быть эффективным, новым подходом для людей с историей комплексной травмы (31).
Надеюсь, что вы заметили: в подходах, о которых я рассказываю, любое наше «ненормальное» поведение классифицируется как попытка выжить, как копинг-стратегия, как стремление нашего организма нас защитить. То, что мы привыкли ругать в себе, презирать в себе, ненавидеть в себе, благодаря этой точке зрения становится тем, к чему нам стоит проявить уважение, – будь то взгляд на это как на наш выживающий мозг, на нашу реакцию на угрозу или на наши субличности.
Комплексная травма сложна. Экстремальные обстоятельства требуют экстремальных мер[17].
Возможно, самым сложным для кого-то из вас будет взглянуть с этого угла на суицидальное поведение – будь то суицид кого-то из ваших близких или ваши собственные паттерны. Если мы позволим себе взглянуть на это как на изобретательную попытку справиться с болью или пережить ее единственным доступным способом (17, с. 189), если мы сможем валидировать, что суицидальные наклонности успешно приносят облегчение, хоть и парадоксальным образом, мы можем начать сотрудничать с той частью нас, которая стремится защитить организм от разрушения, разрушая нас.
Или же сделать шаг к принятию нашего горя, связанного с утратой. Этот взгляд помог мне посмотреть иначе на историю моих потерь. Я смогла увидеть, что суицидальность – это тоже стремление к выживанию. Пусть и ценой разрушения.
Это сложно – но это возможно.
В конце второго курса я попыталась что-то поменять и завязать отношения с одним из моих бывших одноклассников, К. Как я упоминала выше, в школе я держалась двоих парней – я уже нарисовала для вас эскиз отношений с И., история же с К. будет гораздо взрослее и красивее, но целостно мы вернемся к ней позже. Я не смогла остаться с ним, хотя К. предлагал мне здоровые отношения, полные света первой настоящей юношеской влюбленности и заботы, – и я испугалась. В ужасе я отказалась от этой идеи, чем разбила его сердце и сделала его гораздо более циничным и жестким человеком (по его же словам).
Чтобы избавиться от страха и ненужных мне размышлений о правильности этого решения, я включилась в полуреальные отношения с однокурсником. Он казался мне золотым мальчиком, я звала его «преппи», мы катались на его «Порше», смотрели мультики в коттедже его родителей и проводили ни к чему не обязывающее время вместе.
Блеск его жизни был лишь отражением обеспеченности его семьи, за которой скрывалось их полнейшее безразличие к нему.
Он был человеком, который поддерживал меня, когда я узнала правду о своем отце, – он держал меня за руку, когда я делилась своей историей на групповой терапии, куда мы ходили вместе с ним.
Он был человеком, которой резко критиковал меня за употребление амфетамина.
Он был человеком, который спустя несколько лет после университета попал в реабилитационный центр в связи с наркотической зависимостью.
Он был человеком, который впервые сказал мне, что я могу понять его, потому что тоже была зависима, – и это вызвало во мне массу сопротивления на тот момент, ведь все это время я видела три года употребления наркотиков не иначе как некое баловство.