Страница 9 из 125
Так мать сказывала, и сохранила память Николая старое семейное предание о медведе, возжелавшем юную Парашу. И через много лет это предание воплотится в совершенной стихотворной форме в "Песни о великой матери" в начале 30 годов уже XX века. А в написанном еще ранее "Песни" "Каине" Клюев вспомнит о своём первом отчуждении от родительской любви, связанном с его собственной детской и ещё не противоестественной, но уже говорившей о роковом симптоме, любовью и о первой потере.
… И в спаленке дремали пяла.
Кудахтал бисерный павлин,
Медынью, пряничным сусалом
Дышал в оконницу жасмин.
Но циферблатная кукушка
Прокуковала восемь лет.
Моя любимая игрушка -
По палисаднику сосед.
Ему часы накуковали
Уж полных десять, но влекло
Меня птенцом к барвинку - Але
Под голубиное крыло.
В нём чуялся павлиний гарус,
Подснежный ландышевый сон.
Любил он даль, стрельчатый парус,
Морей нездешних Робинзон.
Нам были взрослые чужими,
И первый поцелуйный гром
Наполнил чайками морскими,
Безбрежием родимый дом.
Нас потянуло к захолустью,
В чулан забытый, в глушь кустов,
И отрочество первой грустью
Вспугнуло маминых орлов.
Напрасно звал на поединок Я волны и медуз на дне, Под серый камень лёг барвинок Грустить о чайках и весне, И с той поры, испив у трупа Морской зелёной глубины, Я полюбил холмов уступы С ущербным оловом луны.
А сказке под румяным клёном Свивает саван листопад. Самоубийственно влюблённым Кладбище не откроет врат. Их поминает по яругам Гнусавым криком вороньё. Я расплескал, как жизнь без друга, Любви волшебное питьё.
Эта поэма писалась уже после множества пережитых испытаний и тяжких потерь. Но именно тогда, в детстве, как вспоминал Клюев, любовь и смерть связались в его сознании неразрывным узлом. И удивительно ли, что, глядя на сына, становилась всё "печальней матушка", как сказано в том же "Каине".
…Родословная отца не меньше значит для Николая. Да и сам отец был фигурой незаурядной, если судить по впечатлениям от встречи с ним, отражённым в письме Сергея Есенина Клюеву, написанном уже летом 1916 года: "Приехал твой отец, и то, что я вынес от него, прям-таки передать тебе не могу. Вот натура - разве не богаче всех наших книг и прений? Всё, на чём ты и твоя сестра ставили дымку, он старается ещё ясней подчеркнуть, и только для того, чтоб выдвинуть помимо себя и своих желаний мудрость приемлемого. Есть в нём, конечно, и много от дел мирских с поползновением на выгоду, но это отпадает, это и незаметно ему самому, жизнь его с первых шагов научила, чтоб не упасть, искать видимой опоры. Он знает интуитивно, что когда у старого волка выпадут зубы, бороться ему будет нечем, и он должен помереть с голоду… Нравится мне он".
Должность полицейского урядника - идеальное прикрытие для единоверцев, и любая информация о готовящихся антистароверческих акциях могла быть использована как для возможного пресечения иных карательных мер, так и для предупреждения "своих". Судя по всему, Алексей Тимофеевич Клюев был в своём роде замечательным воплощением жизненного принципа "быть в траве зелёным, а на камне серым" (ставшим программной установкой и для Николая), и так, оставшись на своём месте "нераскрытым", он, сидя позже в винной лавке (незаменимое место для тайных встреч и передачи всего нужного из рук в руки), к которой тропка всё ширилась и ширилась с годами, также создал в своём заведении своеобразное "место прикрытия".
Но отца Клюев не упоминает ни в своих позднейших рассказах, ни в письменных автобиографиях. Судя по всему, творческие и духовные устремления и интересы младшего сына главе семейства оставались чужды. И едва ли отец был в восторге от того, ч т о вкладывала в сына мать. Помощь по хозяйству - да, это годится - и на покосе, и на приусадебном участке… Да и учиться надо, дабы в люди выйти. Две зимы ходит подросший Николай в сельскую школу, в Вытегре уже в 12 лет после переселения семьи в новый дом поступает в городское училище. Вытегорский старожил В. Морозов, сидевший с Николаем за одной партой, через много лет вспоминал, что его соученик выделялся "разными странностями". Тут и удивляться нечему - новичок явно был "не от мира сего". В 1922 году он так рассказывал о видениях, его посещавших:
"На тринадцатом году, как хорошо помню, было мне видение. Когда уже рожь была в колосу и васильки в цвету, сидел я над оврагом, на сугоре, такой крутой сугор; позади меня сосна, а впереди вёрст на пять видать наполисто…
На небе не было ни одной тучки - всё ровносинее небо… И вдруг вдали, немного повыше той черты, где небо с землёй сходится, появилось блестящее, величиной с куриное яйцо, пятно. Пятно двигалось к зениту и так поднялось сажен на 5 напрямки и потом со страшной быстротой понеслось прямо на меня, всё увеличиваясь и увеличиваясь… И уже когда совсем было близко, на расстоянии версты от меня, я стал различать всё возрастающий звук, как бы гул. Я сидел под сосною, вскочил на ноги, но не мог ни бежать, ни кричать… И это блиставшее ослепительным светом пятно как бы проглотило меня, и я стоял в этом ослепительном блеске, не чувствуя, где я стою, потому что вокруг меня как бы ничего не было и не было самого себя.
Сколько времени это продолжалось - я не могу рассказать, как стало всё по-старому, - я тоже не могу рассказать".
Современные уфологи не могут не узнать в этом описании встречу земного человека с неопознанным летающим объектом, более того, его поглощение этим объектом с последующим возвращением на землю. Известия о странных явлениях на Севере уже тогда проникали в печать. Так, в начале апреля 1899 года ярославская газета "Северный край" опубликовала письмо, пришедшее из Архангельска: "28 марта в 8 часов 25 минут вечера над городом в северо-западном направлении медленно пролетел освещённый изнутри предмет, напоминающий воздушный шар. Освещённая часть шара представляла собой подобие электрической лампочки, то есть внизу была шарообразной, а сверху заканчивалась высокой трубой. Под освещённой шарообразной частью простым глазом различалось подобие лодки, но крайне не ясно, потому что в ту пору уже стемнело. Шар двигался очень медленно и находился значительно ниже облаков… Мы сразу же поняли, что имеем дело не с метео-
ром. Полёт странного предмета наблюдался нами около пяти минут, до исчезновения за горизонтом. Надо прибавить к сказанному, что в воздухе в этот вечер было совершенно тихо, а от шара исходил красноватый свет, подобный свету топящейся печи". Автор письма называет свидетелей происшедшего - среди которых владелец булочной, служащие железной дороги, домохозяйки, при этом подчёркивая, что все они - "вполне интеллигентные лица".
Для Клюева же (как и для его матери, с которой он не мог не поделиться пережитым) видение означало одно: наделение подростка даром, приобщением его к неземным энергиям, к знанию. Ещё одно видение, описанное Клюевым, могло только укрепить его в сознании собственной избранности: "А когда мне было лет 18, я черпал на озере воду из проруби, стоя на коленях… Когда начерпал ушат, поднял голову по направлению к пригорку, на который я должен был подняться с салазками и ушатом воды, я ясно увидел на пригорке среди нежно-синего сияния снега существо, как бы следящее за мною невыразимо прекрасными очами. Существо было в три или четыре раза выше человеческого роста, одетое как бы в кристалловидные лепестки огромного цветка, с окружённой кристаллическим дымом головой".
Что это было? Потустороннее видение или явление одного из "дивьих людей", что возникали перед глазами неосторожных странников в центрах таинственных северных лабиринтов, что имели вид каменных спиралей?… Был здесь и опасный соблазн: принять видение, посланное дьяволом, за Божественное откровение. Знала об этом соблазне Прасковья Дмитриевна. И дабы не впал в опасное искушение её любимец, отмеченный, как она полагала, особым даром, послала она его в Соловецкий монастырь на выучку к старцам… Много лет пройдёт, и уже в "Песни о великой матери" Клюев, смещая времена и события, выразит этот материнский позыв как боязнь за сына, соблазняемого сектантами и иноверами.