Страница 2 из 14
— Это не просто разговор, — Гиллея сделала маленький шажок навстречу, — я готова отдать свою жизнь за то, чтобы ты остановил…
— С какой стати ты решила, что твоя жертва не будет зряшней?
И тут Гиллея не выдержала. Подскочив к богу, вцепилась в ворот его безукоризненно чистой туники и прошипела в лицо:
— Во что ты превратился? Твой род почти вымер, Тиорин! Тэут-Ахи, твоя богиня и хозяйка, истребляет все живое, да и прочие поступают также! Я, женщина из твоего рода, готова отдать жизнь только за право говорить с тобой наедине… А ты… ты…
Железные пальцы сомкнулись на ее запястьях, и бог без всяких усилий оторвал ее от вышитого золотыми нитями ворота.
— Да, я изменился. И глупо полагать, что я брошусь спасать тех, кто отдал меня ей … Тех, кто отправил меня на жертвенный алтарь во славу Первородного пламени только потому, что мой братец пожелал от меня избавиться.
— Опомнись, — в горле застрял горький комок, и Гиллея поняла, что еще немного — и разревется, — о чем… о чем ты говоришь? Те, кто сделали это, уже давно шагнули за край неба. Их дети — тоже. Сколько поколений должно уйти, прежде чем ты вспомнишь о том, что был таким же человеком?!! Или ты дождешься, когда некому будет поклоняться богам огня?
Он отшвырнул ее от себя, словно невесомую былинку. Печально хрустнула домра, ударившись о каменную стену, и Гиллея поняла, что домре конец. Да и ей самой, похоже, конец. Всему племени…
— Да как ты смеешь?!
— Смею! — рявкнула Гиллея, — как видишь, мне нечего терять! Я знаю, что скоро тоже окажусь за небом… Я готова стать на колени, Тиорин.
Она и в самом деле опустилась на пол и молитвенно сложила руки.
— Помоги нам. Больше никто не заступится, и никто не спасет. Останови старших богов, правь сам всем предгорьем… Мы не можем жить среди пожарищ, Тиорин, мы просто исчезнем… И не можем бесконечно прятаться от старших, когда они выходят из Бездны поразвлечься.
Бог задумчиво смотрел на нее. В серых глазах плясали огненные искры, готовые переродиться в пламя. А потом он легко поднял Гиллею и поставил на ноги.
— Теперь я вижу… Ты очень похожа… на мою жену. Кажется, ее тоже… звали так же, как и тебя. Сколько лет назад она отправилась за небо?
Гиллея мотнула головой.
— Не помню. Я была совсем ребенком… Ты… поможешь нам?
Он хмуро потер шрам на предплечье.
— Не знаю. Это будет нелегко… Ты ведь знаешь, что под небесами сильнее нас, эргов?
Гиллея молча кивнула. Разумеется, она знала… Кровь. Жертвы, скрепленные верой…
— Значит, я не зря пришла к тебе, — пробормотала она, — не зря… Мы готовы отдать столько жизней, сколько понадобится, Тиорин. Пусть даже многие племена канут в небытие. А потом — совет старейшин просил передать, что род людской призывает младших богов на правление… Если небеса больше не увидят того, что происходит сейчас.
— Я подумаю, — глухо сказал бог огня, — подумаю, что можно сделать.
— Обещаешь?
Он кивнул. А Гиллее показалось, что гора с плеч свалилась.
— Легенды гласят, что ты прожил жизнь великим воином, — прошептала она, — теперь я знаю, именно так оно и было… И есть. А теперь — мне пора.
— И это будет означать конец твоего пути, — негромко заметил эрг, — не забывай.
— Я помню. Но ты… обещаешь?.. Хотя бы попытаться избавить предгорье от кровавых богов?
…Она смутно помнила свое детство. Лишь поблекшие, мимолетные образы: бедняцкая полусгнившая лачуга, женщина, с лица которой никогда не сходила бессмысленная улыбка, и глиняная миска с отколотым краем, куда люди бросали мелкие монетки. Намного лучше в памяти сохранились сны — яркие, словно новенькие гобелены, на которых всегда было одно и то же.
В этих снах к ней склонялся невыразимо прекрасный мужчина с бледной, не знающей загара кожей и яркими глазами, в которых билось синее пламя. Он подолгу смотрел на нее, иногда прикасался невесомыми пальцами ко лбу, и что-то тихо бормотал себе под нос. В такие мгновения более всего ей хотелось крикнуть — не уходи, останься, или же возьми меня с собой… Но тело деревенело, язык прилипал к небу. А тот, кто был воистину совершенен, поворачивался и уходил, тая в сизой дымке.
Потом детство неожиданно закончилось: вернувшись домой, она не нашла ни хижины, ни матери. Только пепелище. И черный дым, завитками поднимающийся к солнцу. Тогда у нее не осталось ничего, кроме снов. И она отправилась прочь из зловонного города. Куда глаза глядят.
Она была взрослой и одинокой; и боялась потерять то прекрасное, что жило в чудных снах.
Она шла, шла и шла вперед, сбивая вкровь ноги, выклянчивая объедки у проезжающих мимо людей… Казалось, не будет конца дороге. Но однажды путь преградила гора; и там, где ледник соприкасался с синевой небесного купола, стоял тот, кто так часто приходил раньше.
«Иди ко мне», — звали сияющие глаза, прекрасные и страшные одновременно, — «иди же, раз пришла».
— Но как я заберусь на самую вершину?
«Если ты та, кем должна быть, то заберешься».
И тут ей впервые показалось, что прошлое — одна сплошная ошибка. Все, что она считала сном, таковым на самом деле не являлось; силуэт у кромки неба манил к себе, и все это было на самом деле…
Она потеряла счет часам. И дням. Не знала, сколько раз взошло и село великое светило; нахлынувшее безумие поглотило целиком. Оставался только сон, ради которого стоило жить.
Потом… Сияющая фигура оказалась совсем близко, и это действительно было чудо из сна. Все то же совершенное лицо, танцующее синее пламя в глазах.
«Иди же ко мне», — он с усмешкой смотрел на нее, протягивал руку и казался воплощением всей любви небес… А между ними пролегла трещина в леднике, которую не перепрыгнуть.
— Я погибну, — прошептала она обмороженными губами, — как я могу пройти?
«Тебе остался самый последний шаг. И теперь ты остановишься?»
— Нет.
Она сжала зубы. Закрыла глаза и, представив, что сейчас пойдет по мостику, шагнула вперед. В ледяную бездну.
— Разве я не падаю?
«Смотри вниз», — на бледных губах появилась улыбка.
С опаской открыв глаза, она уставилась на свои искалеченные, обмороженные ноги, кое-как обмотанные тряпками. Оказывается, не было никакой пропасти, и не было никакой смерти. Она стояла на тонком каменном перешейке, неведомо как выросшем прямо изо льда и перекрывшем трещину.
А сон, ее сон, стоял рядом, и был также прекрасен, как всегда.
— Ты больше никогда не вернешься к людям. Ты жалеешь об этом?
Она лишь пожала плечами. Какое ей дело до тех, с кем прожила бок о бок столько лет? В них не было ровным счетом ничего привлекательного, равно как и просто хорошего. Да и мог ли хотя бы кто-нибудь из них сравниться с этим совершенным существом, которое стояло совсем рядом?
— Я не сон. Я — старший шеннит, изменяющий сущее. Бог Арднейра. А ты — не безумная человеческая девочка. Ты — наше младшее поколение, быть может, наша ошибка. Ты — Цитрония.
… Замок богов Арднейра стоял на вершине горы. Видом своим напоминая друзу хрусталя чудовищных размеров, он возносился в небо, окруженный молочно-белыми облаками. Даже ветер не смел нарушать покой этого места, а потому здесь всегда царила тишина, и любой звук многократно отражался от сверкающих граней.
Первое время Цитрония жила одна. Ей не было скучно; старшие всегда находили, чем ее занять — то учили выстраивать ледяные дворцы прямо из воздуха, то рассказывали, как можно изменять сущее с малыми затратами собственных сил… Ведь, если приглядеться повнимательнее, любой мир — отнюдь не мертвое нагромождение камней, прикрытое небесной чашей. Основа жизни мира есть кровь его, и пока пульсируют кровотоки, шенниты остаются теми, кем явились для Арднейра. Богами, которым под силу изменить материю.
А несколькими годами позже Цитрония постигла странную и почти невероятную истину. Выходило так, что могущество богов Арднейра не было бесконечным; оно простиралось далеко, очень далеко, и все же… Упиралось в непрошибаемую стену Закона, возведенную непонятно кем и когда.