Страница 7 из 98
А во Франции в это время уже все бурлило. Страна напоминала огромный котел, где кипело и перегорало старое и рождалось нечто новое, еще скрытое от взгляда, монстр, жаждущий крови, но маскирующийся под прекрасные идеалы свободы, равенства и братства. Общее помешательство охватило все слои населения. По улицам свободно разбрасывались листовки крамольного, вольнодумного до похабности содержания, и все, включая дворян, смеялись над ними. Смеялись над властью, которая казалась им чересчур слабой, но которая являлась единственным гарантом их жизни. Но тогда никто этого не понимал. Вместе с простонародьем принцы крови читали эти издевательские листовки и смеялись. Вскоре им предстояло увидеть, чем иногда способны обернуться эти свобода, равенство и братство.
Доктор Гильотен был принят в масонскую ложу «Девяти сестер». Это была престижная организация, в которую входили такие известные личности, как Вольтер, Дантон, Франклин, Демулен, братья Монгольфье. Масонство распространялось по Европе наподобие пожара. Его лидеры пропагандировали и поднимали на щит создание нового общества, справедливого и разумного, в котором станут жить только совершенные во всех отношениях люди.
Доктор Гильотен начал все больше задумываться о политике, тем более что братья-масоны, Вольтер, Дидро и д’Аламбер, только и говорили о ненависти к монархической форме правления и к христианской религии. Эти люди требовали коренного переустройства общественных отношений. Например, Монтескье предлагал для Франции принятое в Англии разделение властей. Народ, утверждал он, должен принимать законы, король – следить за их исполнением, а судебные решения призвано выносить независимое сословие судей. Даже король и королева Франции считали, что подобные настроения – просто своего рода форма общественной благотворительности, а потому относиться к новым идеям можно вполне снисходительно. Казалось, все кругом ослепли и не понимали, в какую пропасть стремительно летят.
Доктор Гильотен, как свободно мыслящий дворянин, был назначен секретарем Учредительного собрания. В памятный день 14 июля 1789 года он стал свидетелем взятия Бастилии, которая долгое время представлялась как памятник «кровавому деспотизму монархии». Вооруженная толпа освободила горстку испуганных уголовников, которые, кажется, были невероятно ошарашены вмешательством этих страшных, возбужденных людей в их размеренную, привычную жизнь. Один из преступников мертвой хваткой вцепился в свою скамью, и освободителям пришлось приложить немало усилий, чтобы развести его судорожно стиснутые руки. Но и после этого уголовник кричал, что не хочет, чтобы его забирали отсюда: видимо, он не верил, что ему уготовано светлое будущее и что возбужденная толпа желает только добра и торжества справедливости.
Когда с невероятной помпой была принята Декларация прав человека и гражданина, Людовик XVI не хотел долгое время ее подписывать, а газетные листки, ставшие еще более разнузданными, клеймили его на всю страну. К слову говоря, воспитанный в старых традициях, Гильотен, как и его предки-дворяне, короля просто боготворил. Иначе и не могло быть для настоящего дворянина. Его ум раздвоился: Гильотен отказывался объединить в одно целое положение о несправедливости королевской власти (ведь именно так утверждали люди, кому он доверял безоглядно – и Вольтер, и Руссо, и д’Аламбер), но ведь, с другой стороны, существовали и король, и королева Франции, реальные личности, которых он глубоко чтил и за которых, не раздумывая, отдал бы жизнь.
В это время старшего Гильотена что-то начало смущать в действиях отпрыска, и он часто бывал в Париже, где с тревогой наблюдал за активной деятельностью сына. Он умолял его оставить политику, но не мог привести никаких разумных аргументов: просто чувствовал, как над всем его древним родом сгущается нечто недоброе.
Сын не мог ответить отцу резко. Он сразу втягивал голову в плечи и молча слушал горячие увещевания старика. Гильотен-младший ничего не отвечал в свое оправдание. Он чувствовал, что его все больше затягивает в кошмарный водоворот, откуда пути назад просто нет. Он уже вступил на тропу войны с лозунгами о благих намерениях, которыми во все времена была выстлана вся долгая дорога в ад.
Гильотен работал практически непрерывно. Он все время что-то писал и засыпал прямо над чертежами. Часто в таком положении, с головой, опущенной на стол, его и заставал наутро слуга. Депутату Гильотену некогда было даже переодеться, и он исписывал одну стопку бумаги за другой своим мелким, почти бисерным почерком. Доктор понял: его звезда восходит. Наконец-то он сделал ни с чем не сравнимое открытие, которое осчастливит все человечество! Он не знал, что звезды могут быть настоящими черными дырами.
То знаменательное заседание Учредительного собрания состоялось 10 октября 1789 года. Оно затянулось надолго. Депутаты долго шумели и никак не желали расходиться, а причиной тому явился доклад доктора Гильотена. Он зачитал закон, который на данный момент представлялся для Франции важнейшим, – закон о смертной казни.
«Смертная казнь, – заявил Гильотен, – в новом государстве тоже должна быть демократичной». Как известно, в течение долгих столетий в государстве способ умерщвления преступников зависел от их положения на социальной лестнице. Так, уголовники низкого происхождения могли быть повешены, четвертованы или сожжены. Казни посредством отсечения головы удостаивались только лица дворянского происхождения. Гильотен назвал подобную ситуацию безобразной и давно уже требующей коренного изменения.
«Моим консультантом по вопросу о смертной казни является господин Шарль Сансон», – сказал Гильотен, и в зале сразу же воцарилось зловещее молчание, как будто тень этого потомственного палача нависла над всеми присутствующими. Всем было известно, что семья Сансонов занимается подобным, не вызывающим уважения делом с 1688 года по настоящее время. У них было принято передавать профессию в качестве наследства от отца к сыну. Если даже у Сансонов рождалась девочка, то палачом должен был стать ее муж, конечно же, в том случае, если бы таковой вообще нашелся.
Консультант Гильотена Шарль Анри Сансон не жаловался на жизнь: ему всегда платили щедро, ибо он владел всеми профессиональными тонкостями своего грязного ремесла. Его начали обучать искусству палача, как и всех прочих отпрысков Сансонов, с 14 лет. Единственное, чем он был серьезно обделен, – это человеческое общение. Никому не хотелось побеседовать с палачом, пусть даже недолго. Однако новый друг Сансона, господин Гильотен, оказался не таким, как все остальные. Он часто навещал палача и разделял его музыкальные пристрастия. Нередко они составляли замечательный дуэт: Сансон играл на скрипке, а Гильотен подыгрывал ему на клавесине.
После трогательного музицирования следовали долгие разговоры по душам. Шарль Сансон оказался человеком словоохотливым. Он был рад поговорить и рассказать о тяготах своей профессии. К тому же вряд ли когда-либо хоть сколько-нибудь приличный человек проявлял к палачу подобный неподдельный интерес.
Доктор Гильотен узнал много нового для себя. Например, Сансон рассказал, каким образом ему удается во время казни облегчать мучения своих жертв. Если преступника сжигали, то он держал наготове против сердца осужденного остроконечный багор, предназначенный для перемешивания соломы. «Палач не должен допустить, – говорил Сансон, – чтобы огонь добрался до жертвы и стал ее убивать медленно и мучительно; нужно успеть до этого нанести точный удар в сердце». А что касается такого страшного способа умерщвления, как колесование, то палач держит наготове крошечную пилюльку с сильнодействующим ядом, чтобы незаметно положить ее в рот приговоренного в перерывах между пытками.
Итак, Гильотен предложил сделать способ казни единым для всех, без различия сословий. Все, по его мнению, могли быть удостоены казни посредством отсечения головы. Однако тут-то и возникло большое «но». Сансон объяснил Гильотену, что при казни мечом осечки так же часты, как и при прочих способах. Данный способ может оказаться наиболее сложным для исполнения, ибо требует полнейшей исправности инструмента казни, профессионализма палача и полного спокойствия со стороны казнимого.