Обжигающий огонь страсти

– Да, Джон. Бедный Джон.

– Джон, бедный Джон, – иронически повторил он. – Джон – главная причина всех наших бед. Как же ты можешь?..

Она прикрыла его губы своей ладонью. И заговорила спокойно, но твердо:

– Нет, Крег, мы не можем взваливать вину за все случившееся только на Джона. Виноваты мы все.

– Я знаю, – нехотя признал Крег. – Так как же нам поступить с Джоном? Впрочем… Пока ты останешься миссис Джон Блэндингс, а я Максом Доналдсоном. И прежде всего наведу в самых высоких кругах справки, какова будет реакция властей в Новом Южном Уэльсе, если я вдруг раскрою свое инкогнито.

Адди в испуге всплеснула руками:

– О нет, дорогой!

– Ты боишься, что меня вздернут на ближайшем эвкалипте? Сильно в этом сомневаюсь, дорогая. Одно дело – ободранец без единого пенни в кармане, совсем другое – богач, влиятельный человек со связями на всех мировых рынках. Уверен, что Макс Доналдсон без труда сможет найти прибежище где угодно. Кажется, Саул Вандермиттен, брат девушки, которую любит Джейсон, неплохой адвокат?

– Саул – один из лучших адвокатов в колониях. Это признает даже Джон при всей его неприязни к евреям.

– Тогда я обращусь к мистеру Вандермиттену за советом относительно моего теперешнего положения. Разумеется, не прямо, а через доверенных лиц.

– Почему бы тебе не сделать это через Джуно? Молодой человек, в которого она влюблена, Теренс Трент – близкий политический единомышленник Саула. Оба они – участники чартистского движения.[23]

– Я и сам сочувствую их идеалам.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его щетинистый подбородок.

– Я буду приходить к тебе столько раз, сколько ты меня примешь и сколько мне удастся отделаться от Джона. На наше счастье, он обращает на меня все меньше и меньше внимания, его уже не интересует, куда я хожу и где бываю, ибо его все глубже засасывают дела его растущей империи.

– Какой же он непроходимый глупец! Хотя то, что он пренебрегает тобой, нам лишь на руку. – Задумавшись, он засмотрелся на огненный край солнца, показавшийся из-за горизонта.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Он улыбнулся, все еще погруженный в свои мысли.

– О Джоне Блэндингсе. Может быть, в твоих словах и кроется решение проблемы?

– Каким образом?

– Не важно. Моя идея еще не оформилась окончательно.

– Твои недомолвки бесят меня, Крег Мак-Дугал. Я хочу знать, что у тебя на уме.

– Узнаешь в свое время. Запомни, что терпение, возможно, величайшая из всех добродетелей.

– Но только не для меня, – возразила она. – Спроси любую женщину, и она будет на моей стороне.

Рассмеявшись, он повернулся к Адди:

– При свете дня ты еще прелестнее.

Она обвила руками его шею и прижалась к нему всем своим нежным теплым телом. Почувствовав, как его напрягшаяся плоть уперлась ей в живот, призывно покачала бедрами.

– Уведи меня в комнату, пока не стало настолько светло, что ты сможешь увидеть мои морщинки и седые волосы.

– А что мы будем делать в комнате? – с наигранным простодушием спросил он.

Она облизнула губы и прищурила глаза с видом разбитной бабенки:

– Не сомневаюсь, что мы найдем себе занятие перед завтраком. Может быть, проделаем кое-какие упражнения, которые любили в юности. Или ты уже слишком закостенел для гимнастики?

– Ах ты, насмешница. Ну, погоди, ты еще будешь молить меня о пощаде, прежде чем я разделаюсь с тобой.

– Хватит пустого бахвальства. Покажи лучше, па что ты гож.

Глава 11

1851 год оказался переломным и в судьбе Австралии, и в судьбе Крега Мак-Дугала. Заодно оправдалось и его пророчество.

«Я нашел золото!» – громко провозгласил Эдуард Харгривз, овцевод, живший неподалеку от Батхёрста. И отголоски этого крика разнеслись по всему миру.

Это была та самая долина Сакраменто. Со всех сторон света в Австралию хлынули старатели. Их красные рубашки, голубые вязаные свитеры, плотные молескиновые брюки, высокие, до самых бедер, сапоги и непременные широкополые шляпы стали почти национальной одеждой. Их телеги и повозки, запряженные лошадьми и волами, нагруженные одеялами, лопатами, промывочными лотками, кирками, ведрами, топорами, горшками, чайниками и другими вещами, которые позвякивали, привязанные к бортам, заполонили дороги. В отличие от Калифорнии в период золотой лихорадки многие искатели приезжали со своими женами, целыми семьями.

Жили они преимущественно в полотняных шатрах или бревенчатых хижинах, построенных на склонах холмов, где и добывали драгоценный металл Мидаса.

Менее чем за год население вокруг Мельбурна и золотоносных земель Виктории увеличилось с семидесяти до двухсот тысяч.

Этой весной Адди лирически живописала положение в колонии своей подруге Дорис Голдстоун:

Прислушиваясь, я улавливаю, как грохочут кварцедробилки. Здесь нашли золото, много золота, и сюда на кораблях и пароходах съезжаются отверженные со всех концов земли. Кого тут только нет! И английские фабричные рабочие, и несчастные батраки, и нищие ирландцы, и изголодавшиеся горцы-шотландцы. Я слышу могучий хор голосов, перекрывающий шум вечернего бриза, – это поют собравшиеся здесь в небывалых количествах немцы; я слышу, как мелодично разливаются итальянские песни. Хватает здесь и венгров, кажется, все угнетенные земли нашли тут желанное прибежище.

За старателями последовали лавочники, бакалейщики, мясники, пекари, доктора, печатники, содержатели таверн и адвокаты, судьи и чиновники, прибывшие, чтобы разрешать споры, возникающие по поводу владения участками, их границ.

Баснословное богатство австралийских золотых залежей выгодно отличалось от того, что нашли в Калифорнии. Речные русла были в буквальном смысле слова вымощены золотом. Один золотоискатель в три дня мог заработать тысячи фунтов. Многие самородки оказывались такими тяжелыми, что поднять их можно было лишь вдвоем. В Балларате выкопали самородок весом две тысячи двести унций, в Бендиго нашли еще один – лишь на несколько унций меньше весом. Желанный Незнакомец – так нарекли еще один чудо-слиток, весил он три тысячи унций.

В другом своем письме Дорис Адди писала:

В 1845 году Бурке-стрит состояла всего из нескольких коттеджей, на улицах росла такая густая трава, что на них паслись овцы. Теперь же вдоль этой улицы стоят красивые дома, она такая же оживленная, как Треднидл-стрит в Лондоне. Два небольших банка превратились в сеть из восьми банков, и каждый Божий день им приходится упорно трудиться, чтобы удовлетворить денежные требования населения. Когда мы с Джоном впервые побывали в Мельбурне, мы насчитали в гавани два больших корабля, три брига и множество мелких судов. Вчера я стояла на холме над заливом и, насчитав триста первоклассных судов под флагами всех крупнейших стран мира, прекратила дальнейший счет.

Так же как и в Сан-Франциско, гавани, обслуживающие Сидней, Мельбурн и Аделаиду, стали напоминать кладбища судов. Матросы и офицеры бежали, как крысы с тонущих кораблей. Капитаны и владельцы бродили по приискам, как миссионеры, ищущие тех, кого они могли бы обратить в свою веру.

– Прекрати безумствовать, пока еще не поздно, и вернись к работе, для которой тебя предназначил сам Господь. Ведь это твое настоящее призвание, Бейн, – молил один капитан своего бывшего боцмана.

Сжалившись, боцман вынес из своего миткалевого шатра два мешка золота и предложил капитану и судовладельцу:

– Вот она, стоимость вашего корабля, – сказал он. – И еще тут ваше жалованье и вознаграждение за то, что вы отведете ради меня этот корабль домой. А я со своими приятелями доставлю корабль для вас в Англию, и мы организуем там торговую корпорацию.

По сравнению с австралийскими золотоискателями калифорнийские выглядели просто нищими. Когда-то сиднейцы толпами ехали в Сан-Франциско, теперь же за один год двадцать тысяч американцев эмигрировали в Австралию.

23

Чартисты были радикальной организацией, созданной в Англии в конце тридцатых годов с целью активной борьбы за политические реформы. Наиболее непримиримых воинствующих лидеров этой организации власти сослали в Америку. Чтобы вкусить относительную свободу колониальной жизни, многие их сторонники добровольно последовали за ними. – Примеч. авт.