Страница 73 из 85
— Имеет ли закон такое же значение, когда жена пытается убить мужа?
В его тоне мне послышалась насмешка.
— Нет. Но ей это не удалось, и я знаю, что скажет Совет. Возможно, я смогу оставить ее — по не разорвать узы клятвы. Совет никогда не позволит этого. Это было бы нарушением закона Хомейны.
Дункан резко обернулся ко мне:
— Она — мэйха Тинстара! В ее утробе — его ребенок! Или Совет Хомейны желает тебе смерти?!
— Ты что, не видишь? — хрипло воскликнул я. — Все утекает у меня между пальцев. Если бы Турмилайн не ушла с Финном, а вышла бы замуж за Лахлэна, я мог бы надеяться, что она даст мне наследника. Если бы она вышла замуж за любого принца, у Хомейны был бы наследник престола. Но она этого не сделала. Она ушла с Финном и отняла у меня даже этот шанс.
— Отошли ее, — настойчиво повторил Дункан, — Ты Мухаар, ты можешь делать все, что хочешь. Я медленно покачал головой:
— Если я начну устанавливать свои собственные законы, я стану деспотом. Я стану таким же, как Шейн, который мечтал уничтожить народ Чэйсули. Нет, Дункан.
Электра останется моей женой, хотя не думаю, что оставлю ее здесь. Я не хочу видеть ни ее, ни ублюдка, которого она носит.
На мгновение он прикрыл глаза — и я понял. Наконец понял, чего он боялся.
Я устал. Боль затаилась глубоко в моих костях. Знание того, что мне предстояло, совершенно измучило мена. Но избежать этого я не мог.
— Незачем меня бояться, — тихо сказал я.
— Незачем? — глаза Дункана потускнели. — Я знаю, что ты сделаешь.
— У меня нет выбора.
— Он — мой сын…
— …и Аликс, а Аликс — моя кузина, — я остановился, прочитав боль в лице того, кого так любила Аликс. — Как давно ты знал, что это произойдет?
Дункан рассмеялся, но в смехе его звучало отчаянье:
— Мне кажется, я знал это всю мою жизнь. С тех пор, как я узнал свою толмоору, — он покачал головой и опустился на табурет, ссутулившись, невидящим взглядом уставившись в пол. — Я всегда боялся. Тебя… прошлого и будущего… того, что уготовило Пророчество моему сыну. Или ты думаешь, что меня влекла к Аликс только страсть? — страдание стерло с его лица привычную бесстрастность, Аликс была частью моей толмооры. Я знал, что если возьму ее в жены и она родит мне сына, я должен буду отдать этого сына. Я знал. А потому, когда она снова забеременела, я надеялся, что по крайней мере у нас будет еще один… но Айлини отняли даже это, — он вздохнул. — У меня нет выбора. Нет.
— Дункан, — после недолгого молчания сказал я, — разве нельзя отказаться от толмооры?
Ни на секунду не задумавшись, он покачал головой:
— Воин, отвергший толмоору, может нарушить Пророчество. Нарушив его, он изменит толмоору своего народа. Хомейна падет. Не через год, не через десять или двадцать лет — может, даже не через сто — но она падет, и королевство достанется Айлини и им подобным, — он помолчал, — Есть и еще одна причина.
Воин, отвергший свою толмоору, отказывается и от грядущей жизни.
Думаю, никто из нас не пожелал бы этого. Я подумал о Тинстаре и прочих подобных ему, правящих Хомейной. Нет. Ничего удивительного, что Дункан не думает о том, чтобы изменить свою толмоору.
Я сдвинул брови — кое-что все-таки оставалось мне непонятным:
— Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей толмооры, может нарушить равновесие судеб мира?
Дункан тоже помрачнел. Впервые он с трудом подыскивал слова, словно понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать. Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал, было мне известно от Финна: он же никогда не говорил о столь личных для Чэйсули вещах.
Наконец, Дункан вздохнул:
— Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того, чтобы сделать это завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, — он сделал знакомый жест: ладонь вверх, пальцы веером. — Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не сегодня, остался бы его сын жить? Я не могу сказать. Служит ли смерть какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы это узор судьбы?
Возможно. Я не могу сказать, — он пожал плечами, — Я не могу знать, чего хотят боги.
— Но ты служишь им настолько слепо…
— Нет. С открытыми глазами, — он не улыбался. — Они дали нам Пророчество, чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы знаем, что потеряем, если не будем продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события, они могут повлиять на другие события и, в свою очередь, изменить их. Если изменений, пусть и незначительных, будет достаточно, они могут изменить что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.
— Итак, вы всю жизнь живете в цепях, — я не мог понять глубину его преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.
Губы Дункана тронула легкая улыбка:
— Ты носишь венец, господин мой Мухаар. Ты, конечно же, знаешь его тяжесть.
— Это другое…
— Да? Даже теперь перед тобой стоит задача найти наследника. И, чтобы возвести принца на трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.
Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:
— У меня нет выбора.
— У меня тоже, господин мой Мухаар, — Дункан неожиданно показался мне страшно усталым. — Но жизнь моего сына будет полна тягостей.
— Он будет принцем Хомейны, — мне казалось, что высокий сан должен перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:
— Когда-то этот титул был твоим. И ты едва не погиб из-за него. Не пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.
— Донал — Чэйсули, — мгновение я не мог придумать, что сказать еще. В этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что это трон Чэйсули, и что однажды на него вместо хомэйнского Мухаара сядет Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил предсказание в реальность.
Или люди всегда так слепы в том, что касается богов, даже когда служат им?
— Чэйсули, — откликнулся Дункан, — и новое звено отковано.
Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала — два лиир вместо одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.
Я вздохнул и потер колени.
— Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так легко. Он Чэйсули до мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.
— Верно, — согласился Дункан, — ты начинаешь осознавать опасность.
— Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так, что хомэйны наверное примут его.
Дункан покачал головой:
— Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.
Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.
— Нет. Но я могу упростить это.
— Каким образом?
— Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:
— Но ведь они еще дети!
— Сейчас — да, но дети становятся взрослыми, — мне вовсе не хотелось увидеть ошеломление и гнев на его лице, но выхода не было. — Раннее венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать лет Доналу будет — двадцать три, так? Айслинн — шестнадцать, достаточно, чтобы сыграть свадьбу.
Тогда я назначу его своим наследником.
Дункан закрыл глаза. Я увидел, как его правая рука приподнялась в привычном жесте:
— Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, — в его голосе была беспомощность, которая, я видел, точила его душу. Дункан был не из тех, кто пытается приукрасить свои истинные чувства.
Я вздохнул и с приличествующим выражением лица сделал жест, означавший пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.
— Мир! — слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.
— Мой сын этого не узнает.
Я снова почувствовал ломоту в костях и поплотнее завернулся в свое одеяние:
— Думаю, я тоже этого не знал. А ты?
— О нет, знал, — тут же откликнулся он с горечью. — Более, чем ты, Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.
Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об Электре, я знал, что мне придется во всем этом разобраться, и чем скорее, тем лучше. Видят боги, Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.