Кристальный пик

Зато звери знают, что такое капкан.

— Мне подумалось, ты быстрее привыкнешь к новому дому, если здесь тебя будут ждать все те же вещи, что окружают в Столице.

Селен подтвердил мою догадку, едва я появилась. Длинный коридор закончился залом, который с натяжкой можно было назвать трапезным: посередине стоял стол с закругленными углами, вдоль которого растелилась узкая дорожка из рыжего льна. На ней трепетали те же березовые и кленовые листья, что устилали пол, и плавились восковые свечи, прилипшие прямо к ткани. В центре же возвышалась глиняная ваза с сухоцветами, тоже осенними; темно-синие цветки сыпались прямо в две надколотые тарелки. В тех уже лежала горсть тушеных овощей, какое-то жаркое с репчатым луком и нечто, похожее на хлеб, только посыпанный сверху зеленой крошкой.

Селенит стоял подле этого убранства со сложенными за спиной руками и молчал до тех пор, пока я не закончила осматривать стол и не посмотрела на него. Пыльно-серые стены вокруг были такими же губчатыми и рельефными, как в той комнате, откуда я пришла, но здесь он развесил неаккуратно смастеренные венки из еловых веток и желудевые гирлянды, порядком помятые и гнилые. Окна в привычном понимании этого слова все так же отсутствовали — стены межевали пробоины, затянутые киноварной тканью, похожей на шелк, что едва пропускала сквозь себя свет. Из-за этого в зале царил душный полумрак, и лицо Селена приобретало мертвенно-восковой оттенок. Зато алые глаза горели ярко, как и украшения на его камвольном кафтане.

Мне он, значит, выделил платье простое и скромное, домотканое, а вот сам приоделся, как на свадебные смотрины! Застегнул под горлом медные фибулы, волосы забрал назад, увенчал кольцами и браслетами руки, даже обулся, чего не делал никогда раньше. Я подозрительно сощурилась, гадая, что стоит за этими лоснящимися одежками. Неужто очередное одержимое желание угодить мне? И это после того, что он сделал?..

Кочевник.

Пальцы сжали платье, а слезы — горло.

— Скажи, меня можно назвать красивым? — спросил он, не замечая той ненависти, с которой я на него взираю. — Давно хотел спросить… Как люди вообще решают, кто для них красив, а кто нет?

— Так же, как ты решил, что я должна находиться здесь с тобой, — ответила я, не разжимая челюсти. Долго смотреть на Селена и не встречаться с ним глазами было невозможно, а взгляд у Селена ощущался липким и едким, как щелочь, разведенная в дегте. — Просто взбредает что-то в голову, да и все.

— Нет, что ты! Это совсем другое, — ужаснулся Селен искренне и затряс головой. — Ты здесь, потому что ты моя, а не потому, что мне «взбрело в голову». Разве положено разъединять одно сердце пополам или один желудок? Хотя, кажется, я понимаю, о чем ты… Красота — это озарение, да? — Он закусил губу, и я поежилась, мысленно отметив, сколь остер каждый его зуб — в два раза острее, чем у Сола. — Достаточно один раз тебя увидеть, чтоб понять: весь прочий мир уродлив.

Я вздохнула, не столько напуганная происходящим, сколько утомленная. Мышцы все еще болели после битвы, шаг был кособоким и нетвердым, а во рту сушило так, словно я съела мешок песка. Вдобавок под ложечкой все еще болезненно сосало от голода. Бросив невольный взгляд на кувшин с тарелками, полными еды, а затем на покорно ждущего меня Селена, я поняла, что мне от званого обеда никуда не деться. И, возможно, это было к лучшему — логично восстановить силы, прежде чем заниматься поиском ответов и спасением.

Не произнося ни слова, я осторожно обошла Селена по дуге, помня о своих красных волосах и завете Принца не соприкасаться с ним, и опустилась на стул, предварительно оттащив его за спинку на самый дальний край стола. Селен проводил меня взглядом задумчивым, но не удивленным, и, пожав плечами, тоже подвинул свой стул так, чтобы сидеть рядом. Похоже, он и в самом деле не понял, что отсаживалась я не от вазы с пышными сухоцветами, которые уже изрядно насыпались в тарелки, а от него.

— Сегодня осенний Эсбат, — сообщил он, пока я искала столовые приборы под ворохом бронзово-желтых листьев, аромат и шелест которых переносил меня в далекие и дикие леса. Найдя в конце концов одну только ложку, я принялась разделывать мясо ею, проглотив и расспросы, и тревогу, поднявшиеся во мне от известия Селена. Но мысленно в голове посчитала: война началась еще в месяц зверя, значит, я здесь уже несколько дней… Сегодня первое полнолуние месяца жатвы. — А помнишь летний Эсбат? Как мы танцевали под тисовым древом, а потом целовались под яблоками? Раньше я никогда не присутствовал на народных гуляниях во плоти. Это ты показала мне их. Лишь мельком, когда я только-только появился, то видел, как деревенские встречают и весну. Они тогда разожгли огромный костер, потушив очаги во всех прочих домах, и стали прогонять через него скот, подгоняя тот хворостиной, а затем прыгали через костер сами. А как встречают осенний Эсбат? Вот так, как мы? Я правильно украсил зал? Возможно, стоило спросить тебя, но ты спала излишне крепко и ни на что не реагировала. Наверное, оттого что наше приземление было… неудачным. Я случайно стукнул тебя головой, когда садился. Вторить драконьей сути сложнее, чем людской, тем более я принимал ее второй раз в жизни. Следовало попрактиковаться, извини…

Селен говорил, говорил, говорил. Выплескивал все без разбора, как обычно, слишком истосковавшись в одиночестве, а я все так же молчала. Только потерла голову в области затылка, где нащупала шишку, как доказательство той самой «неудачной посадки», а затем снова сосредоточилась на своей тарелке. Что-то с ней было не так. Сначала мясо не поддавалось ни ложке, ни ногтям, и я решила, что дело в неудачно подобранном куске говядины, поэтому целиком поднесла его ко рту, но…

— Сколько этой пище дней? — спросила я.

В полумраке, за бестолковой болтовней, собственным отчаянием, затхлостью пещеры и пряностью осенних листьев, я и не заметила, что ужин состоит из одной трухи. Жаркое было таким же испорченным и ссохшимся, как вся остальная пища у нас в тарелках. Овощи исходили вязкой горькой слизью, а хлеб оказался зеленым вовсе не из-за специй и тимьяна в муке, а из-за плесени, покрывшей его деревянным налетом. Из съедобного на столе не было абсолютно ничего, поэтому, отодвинув тарелку, я потянулась к кувшину с водой, желая хотя бы напиться вдоволь, но и там не оказалось питьевой воды — лишь соленая, морская.

Селен знал, чем людям надо питаться, но не знал, чем именно.

— Что-то я принес, когда ты навестила меня впервые, а что-то, пока ты спала… Тебе не по нраву еда, госпожа? Слишком пресная? Или слишком соленая? — спросил он обеспокоенно и положил себе в рот тот же кусок, который я выбросила из рук, плюясь. Селен прожевал его легко и даже не поморщился… Пока не проглотил. Затем лицо его вдруг исказилось, и он закашлялся, смеясь: — Ох, до чего же мерзко, право слово! А ведь до сегодняшнего дня я не чувствовал вкуса, язык был точно кусок железа. Но теперь, когда ты наконец-то рядом… Все меняется. И эта еда определенно не то, чем я хотел бы угостить тебя в столь знаменательный день. Фу!

Я поджала губы, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту — не то от осознания, что Селен, похоже, постепенно забирает себе даже мои органы чувств, не то от самого его смеха. Тот непростительно напоминал смех Соляриса, оставшегося где-то далеко-далеко. «Нужно лишь продержаться подольше. И попробовать найти Сенджу», — напомнила я себе и глубоко вздохнула. Это означало никакой вражды, никакой грубости. Здесь я гостья — не королева, но и не пленница. Именно так мне подобало себя вести, пока это было возможно, несмотря на все, что Селенит сделал и что я хотела содеять с ним за это.