Моя кузина Рейчел

Затем болезнь положила конец всему. Я несколько удивлен, что этот итальянец, синьор Райнальди, которого ты, кажется, весьма недолюбливаешь, ни словом не обмолвился о притязаниях миссис Эшли на долю наследства. Это говорит о его крайней деликатности.

— Притязания? — переспросил я. — Боже мой, вы говорите о каких-то притязаниях, когда нам прекрасно известно, что она свела его в могилу!

— Нам не известно ничего подобного, — возразил крестный, — а если ты намерен и дальше говорить в таком тоне о вдове своего брата, я не стану тебя слушать.

Он поднялся со стула и стал собирать бумаги.

— Значит, вы верите в эту сказку про опухоль? — спросил я.

— Естественно, верю, — ответил он. — Вот письмо Райнальди и свидетельство о смерти, подписанное двумя врачами. Я помню смерть твоего дяди Филиппа, а ты нет. Симптомы очень похожи. Именно этого я и боялся, когда от Эмброза пришло письмо и ты уехал во Флоренцию. Плохо, что ты прибыл слишком поздно и твоя помощь уже не понадобилась. Но ничего не поделаешь.

Однако, если подумать, то, возможно, это вовсе и не плохо. Вряд ли ты хотел бы видеть, как он страдает.

Старый глупец! Я едва не ударил его за упрямство и слепоту.

— Вы не видели второго письма, — сказал я, — записки, которая пришла в утро моего отъезда. Взгляните.

Записка, которую я всегда держал в нагрудном кармане, была при мне. Я подал записку крестному. Он снова надел очки и прочел ее.

— Мне очень жаль, Филипп, — сказал он, — но даже эти каракули не могут изменить моего мнения. Надо смотреть правде в глаза. Ты любил брата. Я — друга. Мне тоже больно думать о его душевных страданиях, если даже не больнее, потому что я видел, как страдал другой. Твоя беда в том, что человек, которого мы знали, любили, которым восхищались, перед смертью утратил свой истинный облик. Он был болен душевно и физически и не отвечал за то, что писал или говорил.

— Я этому не верю, — сказал я. — Не могу верить.

— Ты не хочешь верить, — возразил крестный. — А раз так, то и говорить больше не о чем. Но ради Эмброза, ради всех в имении и в графстве, кто знал и любил его, я должен просить тебя ни с кем не делиться этими мыслями. Ты только огорчишь их, причинишь им боль; а если хоть малейшие толки дойдут до вдовы, где бы она ни была, ты унизишь себя в ее глазах и она с полным правом сможет подать на тебя в суд за клевету. Если бы я был ее поверенным, каковым, похоже, является этот итальянец, я, конечно, так бы и поступил.

Я никогда не слышал, чтобы крестный говорил так резко. Он был прав, продолжать разговор не имело смысла. Я получил урок и впредь не буду затрагивать эту тему.

— Не позвать ли нам Луизу? — подчеркнуто холодно спросил я. — По-моему, хватит ей бродить по саду. Оставайтесь и пообедайте со мною.

За обедом крестный хранил молчание. Я видел, что он еще не опомнился от всего сказанного мною. Луиза расспрашивала меня о путешествии, о том, что я думаю о Париже, о французских селениях и городах, об Альпах, о самой Франции, и мои ответы, часто невпопад, заполняли паузы в разговоре. Однако Луиза была сообразительна и чуяла что-то неладное. После обеда крестный позвал Сикома и слуг объявить, что им оставил покойный, а мы с Луизой ушли в гостиную.

— Крестный мною недоволен, — начал я и все рассказал Луизе.

Слегка склонив голову набок и приподняв подбородок, Луиза разглядывала меня со своим всегдашним ироническим любопытством, к которому я давно привык.

— Знаешь, — сказала она, выслушав меня, — я думаю, что ты, пожалуй, прав. Боюсь, бедный мистер Эшли и его жена не были счастливы, а он был слишком горд, чтобы писать тебе об этом, пока не заболел, и тогда, наверное, они поссорились, и все произошло сразу, и он написал тебе письмо. Что говорили о ней слуги? Она молодая? Она старая?

— Я не спрашивал, — ответил я. — По-моему, это не важно. Важно только то, что перед смертью он не доверял ей.

Луиза кивнула.

— Ужасно, — согласилась ока. — Наверное, ему было очень одиноко.

В моем сердце проснулась нежность к Луизе. Возможно, благодаря своей молодости — мы были почти ровесниками — Луиза оказалась проницательнее отца. Крестный стареет, думал я про себя, и здравый смысл начинает изменять ему.

— Тебе нужно было спросить этого итальянца Райнальди, как она выглядит, — продолжала Луиза. — Я бы спросила. Это был бы мой первый вопрос. И что случилось с графом, ее первым мужем. По-моему, ты как-то говорил мне, что его убили на дуэли? Вот видишь, это тоже не в ее пользу.

Наверное, у нее были любовники.

Мне никогда не приходило в голову взглянуть на мою кузину Рейчел с этой точки зрения. Она всегда представлялась мне воплощением злобы, только злобы, чем-то вроде паука. При всей моей ненависти к этой женщине я не мог сдержать улыбку.

— Все девушки таковы, — сказал я Луизе. — Им повсюду видятся любовники. Кинжалы в темных коридорах. Потайные лестницы. Мне надо было взять тебя с собой во Флоренцию. Ты бы узнала гораздо больше, чем я.

Она густо покраснела. До чего же странные существа девушки, подумал я.

Даже Луиза, зная меня всю жизнь, не поняла шутки.

— Во всяком случае, — сказал я, — сотня у нее любовников или ни одного — меня это не касается. Пусть себе пока прячется в Риме, Неаполе или где-нибудь еще. Со временем я разыщу ее, и она пожалеет об этом.

Тут в гостиную вошел крестный, и я больше ничего не сказал. Его настроение как будто улучшилось. Несомненно, Сиком, Веллингтон и остальные выразили благодарность за отказанное им небольшое наследство, и крестный милостиво разделил ее с завещателем.

— Поскорее приезжай в гости, — сказал я Луизе. — Ты хорошо на меня действуешь. Мне приятно твое общество.

И она, глупая девочка, опять покраснела и подняла глаза на отца, чтобы посмотреть, как тот воспринимает эти слова, будто мы не ездили без конца взад и вперед в гости друг к другу. Кажется, мое новое положение на Луизу тоже произвело впетатление, и не успею я глазом моргнуть, как и для нее стану «мистером Эшли» вместо «Филиппа». Я вернулся в дом, улыбаясь при мысли, что Луиза Кендалл, которую всего несколько лет назад я частенько дергал за волосы, почтительно взираег на меня, но уже через минуту забыл и о ней, и о крестном — за два месяца отсутствия у меня накопилось немало дел по хозяйству.

Занятый уборкой пшеницы и прочими заботами, которые теперь лежали на мне, я рассчитывал снова увидеться с крестным не раньше чем недели через две. Но не прошло и недели, как однажды после полудня прискакал его грум и на словах передал мне просьбу своего хозяина навестить его; сам он не может приехать, поскольку из-за легкой простуды не выходит из дома, но у него есть новости для меня.

Я подумал, что крестный подождет — в тот день мы свозили с полей последнюю пшеницу, — и отправился к нему на следующее утро.

Я застал его в кабинете. Он был один. Луиза куда-то уехала. У него был озабоченный и смущенный вид. Я сразу заметил, что он взволнован.

— Ну, — сказал крестный, — теперь надо что-то делать. Тебе решать, что и как. Она прибыла в Плимут пакетботом.

— Кто прибыл? — спросил я. Но, кажется, уже знал ответ.

Он показал мне лист бумаги:

— Вот письмо от твоей кузины Рейчел.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Крестный отдал мне письмо. Не разворачивая бумаги, я взглянул на почерк. Не знаю, что я ожидал увидеть. Возможно, что-нибудь четкое, с завитками и росчерками, или, напротив, неразборчивое и убогое. Но это был почерк как почерк, похожий на многие другие, только окончания слов, будто истаивая, переходили в пунктир, отчего расшифровать слова было непросто.

— Очевидно, она не знает, что нам все известно, — сказал крестный. — — Должно быть, уехала из Флоренции, прежде чем синьор Райнальди написал мне.

Ну, посмотрим, что ты теперь скажешь. Свое мнение я выскажу позже.

Я развернул письмо. Оно было отправлено из Плимута тринадцатого сентября.